Ученик лекаря и лазутчик… нет, не так… ученик лекаря и ученик лазутчика, так будет правильно. До уровня моего нового наставника мне еще тянуться и тянуться. И не только как лекаря, как лазутчика — тоже.

"Нам будет трудно, но вместе… вместе мы справимся", — вдруг подумал Эрик, и его губы вновь сами собой сложились в улыбку.

Он и сам не мог бы сказать, кого имел в виду под этим своим «мы». Себя и Шарца? Обе свои ипостаси? Себя, своего наставника и всю его семью? А может, просто весь Олдвик, начиная с герцога и герцогини?

Ему было все равно. Радость не требует объяснений.

* * *

Идет время, и ты привыкаешь к новой жизни. Привыкаешь, осваиваешься, пока в один прекрасный момент не понимаешь, что счастлив. Прошлое кажется навсегда прошедшим, похороненным, забытым. Прошлое кажется смутным сном, от которого поутру ничего не осталось. Жуткие призраки рассеялись навсегда.

Наставник так ни разу и не спросил у тебя больше о, том, что столь заинтересовало его в самом начале, о том, что, похоже, вовсе не интересует его теперь. А ведь тогда, когда он задал свой вопрос, ты был просто в ужасе. Одного этого вопроса с лихвой хватало, чтобы погубить тебя. Но он так ни разу и не спросил вновь: "Почему же ты просто не переписал им эту проклятую книгу, ведь ты наизусть ее помнить должен?" Он и вообще охотнее наставляет в медицинских познаниях, чем в ремесле лазутчика. И не потому, что жалеет свои какие-то особенные секреты, просто ему самому это не так уж и интересно.

Против воли ты и сам начинаешь всерьез интересоваться медициной. И если вначале ты полагал ее всего лишь дополнением к прочим знаниям, то постепенно, поддаваясь искренней увлеченности наставника, ты начинаешь считать ее основным своим делом.

Она тебе нравится — вот что поразительно!

"Убить человека куда легче, чем спасти его! — не устает повторять Шарц. — Украсть какой-то секрет куда легче, чем открыть секрет, доселе никому не ведомый. А где же и совершать эти открытия, если не в медицине, единственной науке, занимающейся спасением самого важного из чудес и даров Господних, человеческой жизни!"

Все реже и реже ты вспоминаешь о прошлом. Ты наконец понимаешь, что, даже если бы мог, не хотел бы туда вернуться. Но прошлое иногда напоминает о себе само. Оно возвращается, не спрашивая твоего желания. Его чудовища всплывают из глубин забытых снов и оказываются действительно чудовищами.

Эрик беспечно прогуливался по замку в ожидании ужина. Он уже свыкся с мыслью, что у него есть свободное время, вот только пока не очень научился им распоряжаться.

И все равно свободное время иметь приятно. Вообще приятно, когда есть что-то свое. Только твое и ничье больше. И ты можешь подарить его кому захочешь. Поиграть с детишками наставника. Отправиться на конюшню к Четыре Джона, с которым очень интересно и занятно беседовать. Поболтать с самим наставником. Отправиться бродить по замку, знакомясь с новыми людьми. Да мало ли что…

Эрик вздрогнул, ибо чья-то незримая рука внезапно выдернула у него ту занавесь, которую нужно все время держать отодвинутой. Держать, чтобы видеть небо, и солнце, и весь остальной мир. Занавесь, на которой гнездятся все его кошмары. Те самые, которых он никогда не видит во сне. Те самые, что всегда посещают исключительно въяве. Занавесь хлопнула на призрачном ветру и упала на лицо. Упала, и он задохнулся от ужаса. Задохнулся от ужаса и увидел.

Он не знает… не может… никогда не сможет сказать, почему это так страшно… эти шевелящиеся губы… одни губы, без лица… он отлично читает по губам, но ему никогда не удавалось что-нибудь прочесть по этим… шевелящиеся губы и ужас… ужас… нескончаемый ужас…

Жуткие призраки ожили и с яростным клекотом закружились над ним.

Он знал, что сейчас произойдет, знал, что придет вслед за этим. В Ледгунде после выполнения задания с ним это случалось дважды. И оба раза тогда, когда он попытался сделать то, что так заинтересовало его нового наставника. "Почему ты просто не переписал им эту проклятую книгу? Ведь ты должен помнить ее слово в слово".

Вот потому и не переписал.

Фаласский Храм Смерти, как оказалось, неплохо умел охранять свои страшные тайны. Очень даже хорошо умел.

Но сегодня… сейчас… да он даже и не думал о проклятой Книге!

Почему?

Отчего?

За что?!

Шевелящиеся губы приблизились, заслоняя собой весь остальной мир. Вот сейчас… сейчас… тело взорвется немыслимой болью, и он тихо сползет по этой стене. Это не та боль, от которой громко кричат. Эта та боль, от которой тихо умирают. Тихо, потому что нет силы на крик. Потому что эта боль мгновенно выпивает силы. Хорошо еще, если его вовремя заметят. Наставник, наверное, сможет его вылечить.

— Эрик! Эрик, ты чего? Тебе плохо, да?!

Кто-то что-то кричит. Или шепчет?

Где-то далеко. Совсем далеко. В какой-нибудь Олбарии. Или Марлеции. Из Фалассы ничего не слышно.

Это из Ледгунда слушать надо. А еще лучше послать агента, и пусть он все подслушает как следует…

Кажется, он упал. Ну да, он лежит на спине, а кто-то маленький и шустрый растирает ему снегом лицо и уши. И боль отступает. Уходит. Губы… ужасные шевелящиеся губы бледнеют и выцветают.

— Кэт, — чуть слышно шепчет Эрик, узнавая суетящегося над ним спасителя.

— Да здесь я, здесь, — откликается эта малявка. — Сейчас помогу тебе встать…

— Лучше… позови папу, — шепчет Эрик. — Скажи ему… скажи…

— Думаешь, я тебя не подыму? — решительно откликается она. — Я ж наполовину гномка как-никак. Мы, гномки, знаешь какие сильные?

Она подхватывает его под плечи, но он уже может встать сам. Проклятые шевелящиеся губы исчезли. Их решительно стерла маленькая ладошка Кэт.

— Не знаю насчет других гномок, Кэт, но ты и правда очень сильная, — отвечает ей Эрик. — Ты даже сама не знаешь насколько.

Двое лучших ледгундских лекарей сутками спасали его от этой боли, от этих жутких шевелящихся губ. Он умирал, он думал, что умрет, он выжил чудом. Оба лекаря пожимали плечами: не знаем, дескать, что за болезнь. А один, помолчав, добавил: "Конечно, с научной точки зрения колдовства не существует. Однако это, несомненно, колдовство".

Долгие дни и ночи невыносимой боли всего лишь за попытку вспомнить запретное, примочки, припарки и притирания, нюхательные соли самого разного состава, кровопускания и лекарства, лекари и лекари, целые консилиумы лекарей и два медицинских светила при нем неотлучно… и всего лишь ладошка маленькой Кэт, погладившая его по волосам, потершая ему физиономию снегом, всего лишь ее решительная попытка поднять его на ноги.

— Пойдем домой, — сказала Кэт. — На ужин знаешь какое вкусное? Ух!

— Пойдем, — сказал Эрик.

Он все ждал, не вернутся ли ужасные губы.