— "Легенду", значит, — повторил он. — Что ж, вот тебе «легенда»: ты ученик олбарийского лекаря, который на самом деле является секретным агентом. Днем ты старательно моешь пробирки и помогаешь наставнику ставить приварки с притирками, а по ночам осваиваешь высокое искусство "сердца камня" и другие устрашающие и таинственные вещи. Пойдет?

— Пойдет. — Эрик улыбался.

"Что-то не похоже, чтобы мир собирался рассыпаться на осколки!"

"Может, просто еще не время?" — хмуро спросил счастливый лазутчик. Да разве это можно, показать кому-то, что ты счастлив? Да это почти то же самое, что показать, как ты несчастлив. Или даже хуже. Нельзя, нельзя демонстрировать свою слабость.

"А может, ты наконец заткнешься?"

Эрик улыбался.

— Боже, у меня такое ощущение, что солнце взошло прямо здесь! — ответно заулыбался Шарц.

— Так оно и есть, учитель, — выдохнул Эрик. — Где там ваши пробирки с колбами?

Шарц вновь бросил на него короткий тревожный взгляд.

— Эрик, я оказал тебе услугу, — промолвил он. — На мой взгляд, дурную. Тебе нужно учиться жить, а не играть кем-то придуманные роли. Ладно, обезболивание не всегда идет на пользу организму, но порой без него и вовсе не выжить. Мне бы хотелось, чтобы ты ответил мне встречной услугой.

— Если только это в моих силах, наставник, — все еще лучезарно улыбаясь, ответил Эрик. — Вы же знаете, я для вас все сделаю…

— В твоих, Эрик. Сделай милость, прекрати именовать меня на «вы» и переходи на «ты», будь добр!

— Э-э-э… конечно. Ну что, учитель, я пошел мыть эти самые пробирки?

— Пошел, — кивнул Шарц. — Еще как пошел. И поторопись, есть и еще дела.

— А мне лишнее пирожное будет за старательность и прилежание?

— Подзатыльник тебе будет, за болтовню, — посулил Шарц.

— Злой ты человек, учитель, — сокрушенно покачал головой Эрик и отправился выполнять распоряжение учителя.

— Пустячок, а приятно, — вслед ему ухмыльнулся Шарц.

А помолчав, добавил:

— Надо с ним что-то делать…

И поспешил по своим докторским делам, которых у него и впрямь было немало.

* * *

В Марлецийском университете Эрик, конечно, не учился. Но кое-какие алхимические познания у него все же были. Лазутчик должен уметь много всякого, вдруг пригодится? Вот он и умеет. Например, обращаться с диссольвентом, именуемым в просторечии "драконьей кровью". А то ведь без него пробирки как следует не помоешь. Простой водой далеко не всякие реактивы отмываются. А если не знать, как с ним обращаться, так и без глаз остаться недолго.

Эрик старательно мыл пробирки, когда был внезапно захвачен в плен зловещими пиратами.

— Я занят! — пробовал объяснить он.

Но пираты были очень злыми и пленных не брали. Они размахивали ужасными черными флагами с черепом и костями и решительно шли на абордаж.

— Сказку-сказку-сказку!!! — скандировали пираты, и черные флаги гордо реяли над бушующими морскими просторами.

— Наставник мне голову оторвет, если я все пробирки с колбами не перемою, — пробовал защищаться Эрик.

— Мы сами их пере… моем, — ответили Джон, Роджер и Кэт. — А ты — сказку!

Четвертый пират был самым ужасным и неумолимым из всех пиратов. Он вошел позже остальных и произвел такое ошеломительное впечатление, что Эрику пришлось признать свое поражение.

— Эрик, у тебя большие неприятности, — сказала Ее Светлость герцогиня Олдвик. — Дело в том, что я тоже хочу сказку.

— На абордаж! — закричали остальные пираты, выхватывая из рук Эрика колбы с пробирками.

— Осторожнее с "драконьей кровью"! — испуганно выдохнул Эрик.

— Диссольвент, — назидательно заметил Джон, — стоял у меня рядом с бутылочкой с молоком, когда я еще и ходить-то не умел. И, честное пиратское, я ни разу эти две бутылочки не перепутал!

— Врешь ты все, Красноглазый Череп, — осадил ere Роджер. — Никогда наш папа не стал бы диссольвент где попало бросать.

— Сказку! — заглушая братьев, вскричала Кэт.

— Сказку! — поддержала ее миледи герцогиня. — но сначала — пробирки. Мы ведь благородные разбойники, правда? Если из-за нас Эрику попадет, будет ли это справедливо?

Взяла самую здоровенную колбу и преспокойно принялась ее отмывать.

— Миледи… — ошарашенно выдохнул Эрик.

— Да? — Герцогиня подняла на него смеющиеся глаза.

— Вы не должны… — Он запнулся, не зная, как закончить, как выразить то, что ему хочется сказать. "Ведь не бывает, чтоб герцогини пробирки мыли!" Но герцогиня поняла его и так.

— Это мой замок! А значит, и пробирки в нем — мои! Что хочу, то и делаю! — голосом «зловещего» сказочного пирата продекламировала она.

И что на такое скажешь? Если, к примеру, герцогиня возьмется мыть полы, кто посмеет ей запретить? Разве что герцог. Вот только его здесь нет.

Видя, как ловко его добровольные помощники справляются с порученным ему делом, Эрик только руками развел. А потом присоединился.

— Вот. А теперь — сказку! — торжественно объявила миледи герцогиня, когда все колбы с пробирками, сияя первозданной чистотой, выстроились, как на параде.

— Сказку, — кивнул Эрик, закрывая сосуд с диссольвентом и ставя его на место. — Итак, в некотором царстве, в Марлецийском государстве жил да был…

Лист бумаги сам собой лег в руки, и первые линии уже соскочили с карандаша…

* * *

— Все, Эрик, до вечера ты свободен, — сказал Шарц, оглядывая до блеска выдраенную лабораторию. — На ужин смотри не опаздывай, а то мои чертенята все пирожные съедят!

— А как же "другие дела", наставник? — спросил Эрик. — Ты же сам сказал, что они есть.

— Разумеется, есть, — ухмыльнулся наставник. — Вот, смотри: первое дело — дрова, его ты уже сделал; второе, пробирки, тоже; а дальше, как я и сказал, — твое свободное время.

— Но разве "свободное время" — это дело? — запротестовал Эрик.

— А как же? — прищурился наставник. — Свободное время — очень, даже серьезное дело. И только попробуй сделать его кое-как! Ты меня понял?

— Да, наставник, — поклонился Эрик и вышел.

"А жаль, что наставник не застал герцогиню, моющую пробирки. Интересно было бы посмотреть на его ошарашенную физиономию. Не все ж ему меня ошарашивать!"

Свободное время. Вот и еще одна собственность, которая появилась у него с легкой руки наставника. Свободное время! Свободное время до самого вечера. Делай что хочешь, хоть с ума сходи. Эрик поначалу так и решил, будто все, что ему остается, — с ума сойти.