ноги в игривых кроссовках и модно потертых джинсах. Обладательница ножек продолжила спуск, и Инга увидела ее целиком. К ее удивлению, это оказалась одна из хористок. Кроме джинсов и кроссовок на ней был бомбер отчаянного марганцовочного цвета, или, если хотите, цвета фукси, и шляпка, лихо заломленная набрекень.

— Окно, надеюсь, открывается? — деловито спросила хористка.

— Да, разумеется, — Инга приоткрыла окно, встревоженно взглянув на женщину. Может ей плохо? Воздуха не хватает?

Дама решительно сдвинула горшки с припылившимся денежным деревом и никогда не унывающим фикусом Бенджамина, рывком открыла створку и выглянула наружу. Сунув в рот сложенные колечком большой и указательный пальцы, она заливисто свистнула. В ответ раздался свист октавой ниже. Дама оглянулась на Ингу, лукаво усмехнулась и перекинула ногу через подокойник.

— Вы собираетесь на прогулку? Может быть вам открыть дверь? — предупредительно поинтересовалась Инга.

— Ну что вы, деточка? Так гораздо романтичнее. Дверь — это ведь так обыденно.

С этими словами дама перекинула через подокойник вторую ногу и съехала вниз явно в чьи-то уверенные руки. До Инги донеслись удаляющиеся довольное хихиканье и глубокое баритонное мурлыканье.

«Ну и хорошо, что дверь не пришлось открывать», — подумала Инга с облегчением, к которому примешивалось восхищение хористкой.

Она устроилась на своем стуле, который показался ей еще более унылым, и закрыла глаза. Правда, их тут же пришлось открыть. Лестница поскрипывала под чьими-то шагами, на этот раз тяжелыми. В фойе возникли три хориста. Они потоптались рядом со стойкой, учтиво ожидая, когда взгляд Инги приобретет осмысленность и она будет готова с ними говорить. Слово взял джентльмен, в котором Инга узнала хориста с темно-вишневой бабочкой. Сейчас бабочка была темно-изумрудной и на лавандовой рубашке смотрелась сногсшибательно.

— Барышня, извините великодушно, что пришлось вас побеспокоить, — церемонно обратился он к Инге. — Будьте так любезны, подскажите, где здесь (туалет, дежурная аптека, неотложная помощь — пронеслось в голове у Инги) квир клуб?

«Наверное, я ослышалась, — подумала Инга, — или дедушка что-то перепутал».

— Как вы сказали? Какой клуб?

— Квир.

— Это, где собираются… — пустился было в объяснения другой джентльмен. На его шее был небрежно повязан шелковый шарф глубокого синего цета в мелкий белый горошек. Вкупе с замшевой курткой он придавал его владельцу элегантную неотразимость.

— Да, да, я понимаю, — поторопилась его заверить Инга. Она вовсе не хотела показаться этим почтенным хористам ветхозаветной. Сверившись с гуглом, она дала им название и адрес.

— Надеемся, бар там стоящий?

Инга ничего не могла сказать по поводу насыщенности бара. Она дала уклончивый ответ в виде понимающе-ободряющей улыбки и поторопилась вызвать такси.

Стул за стойкой манил ее, словно это был мягкий диван — так хотелось спать.

— Милочка.

Инга вздрогнула и чуть не свалилась со стула. На нее участливо смотрела пожилая дама в оливковой пижаме, населенной неисчислимыми зайчиками. Их уши торчали в разные стороны, от чего казалось, что зверьки вот-вот разбегутся. Кажется, она уже видела эту дама среди выгружающихся из автобуса участников церковного хора.

— Извините, ради Бога, что пришлось вас потревожить, но мы с девочками хотели бы провести на кухне вечеринку. Нет-нет, это не будет шумным мероприятием. Ведь уже ночь. Так, скромная пижамная вечеринка. Не будете возражать?

Инга взглянула на часы: начало второго. Самое время для вечеринок.

— Нет, конечно. Располагайтесь. Будьте как дома.

— Благодарю вас, милочка. Надеюсь, вы к нам присоединитесь, — улыбнулась дама и устремилась к лестнице.

— Девочки, спускайтесь. Не забудьте наш баульчик. Все, что было в холодильнике, все в нем, — последнее прозвучало весьма игриво.

«Девочки» заполнили кухню. На одних были пижамы с модными широченными штанами, на которых красовались засыпающие месяцы или пухленькие котята, на других — бархатные халаты, по обилию отделки больше напоминающие венецианские рокетти. Хористки сноровисто расставляли на столе казенные тарелки и стаканы.

С улица донеслось резкое в ночной тишине урчанье мотоцикла. Оно затихло около хостела, и в дверях возникла фигура парня в униформе с квадратным голубым рюкзаком. Прибыла пицца. Фойе заполнил ни с чем не сравнимый аромат горячих моцареллы и пармезана, свежевыпеченного хлеба, розмарина и кардамона. Инга сглотнула некстати набежавшую слюну.

Коробки с пиццей разложили на столе, все уселись и выжидательно воззрились на хористку в кружевной арафатке, предназначенной для сокрытия бигуди. Та торжественно водрузила на стол и открыла тот самый баульчик. В нем аккуратно, как патроны в пулеметных лентах, стояли банки с пивом. Разнообразием они могли бы поспорить с первоклассными пив-барами.

Хористка в арафатке строго огляделя своих товарок, постучала ножом по стакану и протянула «ляяяя».

— Господи, помилуй. Господи, прости.

Помоги мне, Боже, крест свой донести…

— слаженно пропел хор, после чего хлопнула первая банка. Для вечеринки это был эквивалент выстрела из стартового пистолета.

Инга несла ночную вахту и не могла присоединиться к пиршеству, но перед ней возникла тарелка с благоухающим куском пиццы и привлекательная баночка.

«Мы понимаем, что вы при исполнении. Это очень легкое фруктовое пиво. Бельгийское», — заботливо пояснила хористка в арафатке.

Горячая пицца и пиво сделали свое дело, т. е. оказали расслабляющее воздействие, и Ингу опять начало неудержимо клонить в сон. Однако она еще успела заметить четырех пожилых джентльменов, которые на секунду застыли на нижних ступеньках лестницы, прислушиваясь к происходящему на кухне, потом на цыпочках пересекли холл, подмигнули Инге и один за другим выскользнули за дверь.

Разбудил Ингу вкратчивый стук. Она открыла глаза: часы показвали начало шестого. Никого не было ни в холле, ни на кухне. Посуда стояла на своих местах, стулья аккуратно выстроились около стола, который, кстати, блистал чистотой. Единственное, что напоминало о ночном пиршестве, — скромно стоящий в углу завязанный кокетливым бантиком мусорный мешок.

Стук повторился. Кто-то не решался войти в хостел. Инга открыла дверь, на ступеньках стоял (кто бы мог подумать?) хорист. Его элегантный костюм приобрел изысканную небрежность, из кармана пиджака торчало горлышко плоской стеклянной бутылки.

— Доброе утро, барышня. Извините за столь раннее вторжение, — и мужчина двинулся через холл, пытаясь строго выдержать направление к лестнице. Достигнув ее, он с облегчением оперся на перила.

— Может быть вам кофе сделать? — участливо спросиила Инга и заторопилась на кухню.

Хорист с благодарностью принял стакан с горячим живительным напитком и, воздев палец к небу, вернее, потолку, торжественно произнес:

— Peregrinatio est vita[16].

Взгляд хориста приобрел мечтательность и одухотворенность. Он посмотрел на Ингу, причем было ясно, что видит перед собой он не ее. Отхлебнув поочередно из фляги и стакана, он двинулся вверх по лестнице. Инга, затаив дыхание, смотрела, как он преодолевает ступеньку за ступенькой, балансируя словно канатоходец шестом, флягой и пластиковым стаканчиком. Когда он