А потом я и сама не заметила, как мы с ней оказались в стороне от турника. Она взяла меня за руку и потянула со двора в сад. Зачем мы сюда идём, думаю. Мне хотелось быть во дворе, вместе со всеми.

А Катенька глянула на меня очень странно, в самые глаза, будто через них хотела увидеть, что у меня внутри… Мозг, что ли?

И спрашивает:

– Сегодня уезжаете?

Надо же, как переживает, думаю. А я и забыла уже, что мы уезжаем. В самом деле…

– Да, – говорю. – Вот, уезжаем…

Тут Катенька говорит:

– И уезжайте. Сегодня же.

С таким нажимом.

И я вдруг всё поняла. Вовсе она не печалится, что мы уезжаем. И глаза у неё злые-злые.

И так мне вдруг не захотелось уезжать… Ну, просто спряталась бы, осталась у Анны Ивановны.

– Может, и не сегодня, – говорю. – Может, мама нас вообще до конца лета оставит.

И прибавила – уж не знаю, с чего меня так понесло:

– Её баб-Аня всё уговаривает, чтобы нас оставляла!

Когда это мы хозяйку звали баб-Аней?

У Катеньки стало ошеломлённое, растерянное лицо.

«Так тебе, так!» – подумала я.

А Катенька вдруг подняла руки – и ткнула грязные, чёрные пальцы прямо мне в очки. Пальцы скользили вниз по линзам, она вцепилась мне в щёки.

Ногти она, видно, давно не стригла. Они полоснули меня так, что и в животе отозвалось. И будто от моей боли она заорала:

– А-а-а-а!!! – точно это я её царапала.

И тогда у меня прошёл ступор, и я тоже заорала, и принялась отбиваться.

Тут появился откуда-то её дед Макар – первый раз я увидела его.

Он отрывал Катеньку от меня, тащил прочь, а та повторяла как заведённая:

– Она знает за что! Она знает!

И дед Макар, оглядываясь через плечо, говорил мне:

– Иди уже от греха! Иди отсюда.

Из бурьяна я подняла очки, протёрла краем футболки. Щёки горели. Когда я дотрагивалась до них, на пальцах оставалась кровь.

Я стояла и не знала, что делать.

Потом спохватилась: банты!

Схватилась за карманы. Здесь банты, у меня…

Мальчишки во дворе галдели, все четверо, и Костя тоже с ними. У них была какая-то своя игра. Они были так заняты, что даже не думали, куда мы с Катей делись и вдруг со мной что-нибудь случится.

Вот Костя подошёл к турнику – и взлетел не хуже, чем Катенька… Наверху задержался и вдруг как закричит:

– Мама, папа, мы здесь!

С улицы в Катин двор вошли наши мама и папа.

Костя им махал с высоты, счастливый.

И мама уже бежала к турнику с криком:

– Тебе нельзя!

Я машинально подумала: «Ну зачем она так? Зачем – чтобы и эти мальчишки знали, что Костя не такой, как они?»

Но мама всё повторяла:

– Доктор сказал… Отслойка сетчатки будет, ты ослепнешь…

И папе командовала:

– Сними же его!

Костя спрыгнул на землю сам, спружинил ногами – всё ловко, быстро, но видно было, что чувствует он себя снова неповоротливым как мешок и не знает, куда деваться.

Я наблюдала, стоя у распахнутой калитки.

Мама начала:

– Вот как вы без старших…

И тут они все меня увидели.

Мама сразу оказалась рядом со мной, схватила в охапку, в воздух подняла, потащила с Катькиного двора.

Я твердила:

– Это я об ветки, об ветки поцарапалась…

Папа пытался что-то сказать, пытался отнять меня. Мама, захлёбываясь негодованием, кидала ему, видно повторяя его недавние слова, передразнивая:

– «Ничего! Они там с ребятишками!»

И, дёргая Костю за руку, вопрошала:

– Чего вас опять к этой шпане понесло? Во дворе, что ли, не сиделось?

У ворот Анны Ивановны я мельком увидела нашу машину. Папа, оказывается, заехал за мамой в Собакино, и они вместе приехали забирать нас.

В доме хозяйка снова доставала вату, перекись водорода. Говорила:

– Бывает, бывает всё. Дело молодое…

И маму учила:

– Она говорит, ветками снова поцарапалась. Как тот раз в малине. А ты ей и верь…

Мама возмущалась:

– Так как же «верь», я сама вижу…

Хозяйка отвечала миролюбиво:

– А иногда надо и глаза закрыть. Видишь-то видишь, а сама – как бы и не видишь… Вот мы сейчас ранки-то смажем, и заживёт всё, и следов не останется.

Костя рядом стоял и молча сочувствовал мне – пока папа не позвал его воду носить. Папа успел пройтись по дому и углядеть, что в кухне бак наполовину пустой.

Потом мы за столом сидели. Ужинали. Хозяйка робко говорила маме:

– Хотела просить, чтобы оставались ещё, сколько можете… Или чтоб детей оставили – пожить. Им что за интерес такой – снова на асфальт?

Будто ждала, что мама ответит:

– А что? И пусть остаются!

Но мама сказала вежливо:

– Спасибо, мы уже отдохнули.

Папа кашлянул, точно ему было неловко.

Я поглядела на него и на Костю.

Они сидели рядом, похожие друг на друга.

Оба кудрявые и в очках.

Но так они всегда похожи.

А сейчас они долго носили воду. Заполнили не только зелёный бак на кухне, но и котёл в бане и бочку во дворе. И видно было, что оба ещё не устали. И если бы у хозяйки были другие баки, и бочки, и котлы, они бы заполнили их тоже.

Поработав, они умылись во дворе, поливая друг другу из ковшика, а вытираться не захотели. Футболки они надели на мокрые тела, а очки – на мокрые лица. Было заметно, что и папе, и Косте приятно оттого, что у них на лицах капельки.

Папа сказал нашей хозяйке, будто маленькой:

– Мы бы остались у вас на выходные, да я ведь и в субботу работаю. Мне завтра на работу.

Мама посмотрела на него, как будто он говорит что-то не то.

Папа увидел, что мама недовольна, и захотел сменить тему. Повернулся к Косте:

– Слушай-ка, сын… А мальчик, который в космонавты собирался… Вы встретились?

И это тоже получилось невпопад. Потому что мама ответила за Костю:

– Я же в машине рассказывала тебе про космонавтов!

Потом поглядела на меня пристально и добавила: