— А знаете, человек иногда смеется совсем не потому, что смешно, — сказала Алена, разглядывая Зинаиду Ивановну так, словно впервые в жизни увидела. — Я понимаю, профессиональные навыки — это, по существу, образ жизни… Вы много лет служили в органах, верней, вначале в театре, при его зарождении, потом поменяли место работы… а на пенсии решили снова вернуться сюда. И… как же… вот так спокойно вы прослушивали дома все, что говорила на дежурстве Елена Николаевна по телефону или с людьми, которые приходили к ней, чтобы, возможно, поделиться чем-то сокровенным?

— В том-то и дело, что практически ничего не прослушивала. Просто собирала материал. Ну, иногда, правда, когда казалось, что она явилась нетрезвая, тогда, конечно… Хорошо, внук надоумил прокрутить все. Старая стала… цепкость исчезла, и память подводит… Не во мне сейчас дело, Алена Владимировна. Ставьте вот кассету и слушайте. Вот вам диктофончик. Вот так. — Сколопендра вставила кассету в диктофон и предупредила: — Я в тот день халат повесила, видно, близко к радиоприемнику, поэтому, как на грех, целые предложения выпадают — музыка глушит и голоса разные. Да там они про всякие вещи, не имеющие отношения к делу, говорят, про погоду, про фильм какой-то. Я это промотала.

Из диктофона зазвучал удивленный голос Оболенской:

— …Погоди, дружочек, я что-то не до конца понимаю… У меня же ничего нет. Неправдой было бы сказать, что я умираю с голоду, тем более сейчас, когда ты покупаешь так много всего, но даже, как говорится, на «черный день» не удалось отложить ни копейки.

— Именно не понимаете, бабушка. — Музыкально вибрирующий голос Адама опять насторожил Алену. — Я же толкую вам просто про бумагу. На меня станут смотреть совсем другими глазами. Я буду тогда человеком из их круга… Наследником состояния князей Оболенских!

— Да уж. — Елена Николаевна тяжело вздохнула. — Состояния, которого нет. Изволь, солнышко, если тебе это так важно… Хотя в твоей придумке столько детского, мальчишеского… Ну да ладно! Действительно, у каждого возраста свои фантазии. Мы можем прямо завтра принять дома твоего юриста.

В диктофоне начались помехи — треск, скрип, потом заговорил еще какой-то женский голос:

— Рада познакомиться. Уже наслышана. Как вас зовут?

— Адам. Я тоже много слышал о вас от бабушки.

— Приходите, Адам, на наш юбилей. Елена Николаевна, я вам дам приглашение. Посадим Адама в ложу.

— Спасибо. Я обязательно приду…

— Узнаете свой голос? — спросила Сколопендра. — Теперь вы уходите — вон звук шагов, а Петр Алексеевич задержался, сейчас звонит по телефону.

И прежде чем Алена протестующе замотала головой, полный плохо скрываемой нежности голос Петра проговорил:

— Я сейчас подъеду. Не беспокойся — я отговорюсь как-нибудь. Все. Мчусь.

Алена с ужасом вспомнила, Петр догнал ее около лифта и сказал, что его ждут в Комитете драматургов — пообедать вдвоем не удастся.

Снова послышался голос Оболенской, прерываемый музыкой:

— …позвонишь и скажешь. …Ничего, что другая фамилия… Угостить чем-нибудь… солнышко мое… костюм для юбилея.

Сколопендра выключила диктофон, с торжествующим видом уставилась на Алену.

— Вот так. Дальше Адам, видимо, сразу ушел. Что скажете, Алена Владимировна?

Алена взяла сигарету, закурила, спросила Сколопендру:

— Если курите — пожалуйста, здесь можно… Скажите, Зинаида Ивановна, а почему вы, собственно, принесли эту кассету мне, а не следователю или Ковалевой?

Сколопендра усмехнулась и, опустив глаза, медленно проговорила:

— Я силу в человеке уважаю, а вы очень сильный человек, Алена Владимировна. К вам можно по-разному относиться: любить или не любить, но это другие категории. Следствию я тоже не очень-то доверяю. Безрукие они какие-то. Разучились работать, думать разучились. Зарплата опять же грошовая. За такие деньги теперь никто ломить не хочет… Привязались к Севке, а я сразу поняла, что не в ту дверь они лупят. Невиновный он. А у меня за него тоже душа болит… Знала я вашу реакцию на то, что я Оболенскую из поля зрения не выпускала… Даже заранее знала, какое сегодня лицо сделаете… Но, как говорится, истина дороже.

— Понятно, — задумчиво протянула Алена. — И все же мотива убийства в том, что я сейчас услышала, нет… Этому юноше действительно нечего наследовать, и если это не человек с больной психикой, способный оказаться жертвой собственных фантазий, то обвинить его абсолютно не в чем. И потом, раз он ее единственный наследник, то даже если бы у нее были золотые горы, чего волноваться! Все ему и достанется. Ну, составили завещание, что в этом противоестественного? Другое дело, что его отъезд совпал с убийством Оболенской…

— Вот именно! — Сколопендра убрала диктофон в сумочку и встала. — Завтра с утра мы с внуком пойдем с этой уликой к следователю: пусть-ка они свое внимание с Севки переключат на Адама. Ведь еще по отцу-то он и не Оболенский, а небось какой-нибудь… Висконти. Одна просьба к вам, Алена Владимировна, — чтобы ни одна живая душа не знала о том, что я была у вас по этому поводу.

— Да уж это понятно.

Алена встала и вместе со Сколопендрой вышла из кабинета. В приемной сидела, потирая больную ногу, Катя Воробьева.

Когда вахтерша скрылась за дверью, Алена недовольно заметила:

— Подслушивать, между прочим, нехорошо. Твое счастье, что Зинаида спиной к двери сидела, а то сейчас крику было бы на весь театр.

— Не сердитесь, Алена Владимировна, она ведь тогда при мне в зале сказала, что речь пойдет про Оболенскую, значит, и про Севку тоже. Мне же совсем небезразлично. Он и так уже не ест ничего, вы же видели — одни глаза остались! Его прямо наизнанку выворачивает.

— Господи! И что за поколение такое! Ну совсем не бойцы! Инфантильные, нежные… Жизнь ведь не одними пряниками кормить будет!

— А вы-то сами, Алена Владимировна? Вы вот и есть самый что ни на есть яркий представитель нашего поколения. Но не всех же природа наделила таким характером, как у вас. Это вы у нас несгибаемая, но ведь не всем дано… Кстати, Женька просила передать, что Адам связывался с Энекен и сообщил, что в Москве будет завтра. Я с этой вашей эстонкой незнакома, но она, видимо, жутко эмоциональный человек — собирается тоже лететь в Москву.

— Так ее и отпустили! — усмехнулась Алена. — У них спектакль на выпуске… Я вот о чем давно хотела поговорить с тобой, но никак не получалось… Все несемся куда-то, опаздываем и пропускаем массу важных вещей, и только потом, когда случится беда, понимаем: надо быть зорче, внимательнее друг к другу.

Катя настороженно взглянула на Алену, и в ее кофейных глазах промелькнул страх.

— О чем это вы? — Ее голос прошелестел подавленно и напряженно.

— Ну ты же прекрасно поняла о чем. Мне очень тревожно за тебя… Если ты действительно чувствуешь, что в твоей жизни происходит что-то для тебя опасное, то этим ощущением нельзя пренебрегать, тем более если есть какие-то конкретные пугающие тебя факты… Я сама еще совсем недавно уговаривала Севу не волноваться за тебя, полагая, что это напряженные нервы и усталость могли будоражить фантазию… Но последние события заставляют думать иначе. Я пока плохо понимаю, связаны ли все эти дурного вкуса знаки, которые время от времени ты получаешь, с убийством Оболенской… вроде бы даже отдаленной связи не существует… но если среди нас бродит убийца, то кто знает его логику, его мотивировки и, что самое главное, его цель.