Алена задумалась и написала в блокноте: «Адам».

Когда над телом мадам Оболенской собралось столько народу, сколько было способно вместить небольшое помещение проходной, Алена глазами начала лихорадочно выискивать внука Оболенской. Но его в толпе людей не было. Она попросила срочно отыскать его, но не говорить сразу о происшедшем, а со стороны центрального входа провести к ней в кабинет. Пока ждали вызванную «неотложку», около тела Елены Николаевны находились два врача — муж одной из сотрудниц театра и Стивен. Медики зафиксировали смерть Оболенской, предположив, что она наступила не менее двух часов назад, и по их разговору Алена поняла, что смерть не была естественной — скорее всего, Елене Николаевне подмешали в пищу быстродействующий яд.

Сиволапов, услышав подобное заключение, придвинулся к Алене и сообщил:

— Поднос с едой я собственноручно поставил на этот стол. А кофе должны были принести ребята из бара.

— Кто именно? Хотя ты и отсутствовал практически весь вечер, было бы глупо подозревать тебя в том, что предназначенную мне отравленную еду ты отдал Елене Николаевне. Надо узнать, кто относил ей кофе.

— Пусть этим займется следствие, — посоветовал Сиволапов и бросил обеспокоенный взгляд на побледневшую, перепуганную Ингу.

Нина Евгеньевна Ковалева, пережив потрясение и быстро с ним справившись, взяла бразды правления в свои руки.

— Убедительная просьба всем освободить помещение. И… совсем необязательно, чтобы эта трагедия немедленно стала достоянием всего города. Пусть гости со спокойной душой разойдутся по домам. Поднимать всеобщую тревогу не будем. Так… кто ходил искать внука Елены Николаевны? Кстати, как его зовут?

— Адам, — тихо подсказала матери Инга.

— Так кто ходил его искать? И где он? А ты немедленно отправляйся домой, — обратилась она к Инге. — Деньги на такси есть? Бледная такая, что, не приведи Господь, в обморок грохнешься! — Она подтолкнула дочь к выходу.

— Я все обошел — его нигде нет, — сообщил монтировщик Митя Травкин. — Впрочем, я видел, как он уходил. Это было вскоре после начала банкета. И ушел он не по собственной воле… Его, так сказать, попросили покинуть помещение.

— Кто попросил? — спросила Ковалева.

Травкин молчал.

— В чем дело, Митя? Кто его попросил уйти?

— Кто попросил, тот сам пусть и скажет. — Митя пожал плечами и отвернулся.

— Ну я попросил! — подвыпивший Вася качнулся, но Гладышев удержал его и, заправив ракетницу за ремень, обнял друга за плечи.

— Я ему сказал, что его пребывание в этих стенах меня нервирует. Подоплеку своей просьбы я раскрывать не собираюсь.

— Ничего себе просьбы… — не выдержав, хмыкнул Травкин. — Гарун бежал быстрее лани!

— Ну хорошо, — поморщилась Ковалева. — Я надеюсь, обошлось без рукоприкладства.

— Еще не хватало! Я его просто предупредил, что он имеет дело с каскадером, пощадил его рафинированную внешность. Ну а пинок в зад он получил, не скрываю…

Ковалева с раздражением обернулась к Гладышеву:

— Валерий, вы бы вышли подышать во двор, здесь и так воздуха не хватает. — И посмотрела на Севку, сидящего на корточках в углу гардеробной: — Как все обнаружилось, Сева? Сева, ты меня слышишь? Ты первый увидел, что Елена Николаевна… мертва?

Севка обхватил руками голову и начал раскачиваться, как маятник, из стороны в сторону. Все терпеливо ждали. Через некоторое время он заговорил хрипло и путано:

— Я страшно виноват… Елена Николаевна всегда прощала меня, все мои дикие мальчишеские выходки… Я совсем недавно принес ей коробку леденцов… угостить, она открыла крышку, а оттуда — хлоп! — красный надувной язык… как в «Бриллиантовой руке», помните? И она сразу простила меня… я все время разыгрывал ее, а она… смеялась и прощала. Теперь уж не простит… Но сегодня я ее не разыгрывал… я хотел, как лучше. Она устала…

Севка замолчал и, не открывая лица, продолжал раскачиваться.

— Что ты несешь, Сева! Какая «Бриллиантовая рука»? При чем здесь это? Давай-ка соберись!

Севка потянул из кармана брюк носовой платок. Вместе с ним со звоном что-то выпало на пол, и он поспешно спрятал этот предмет в карман. Наверное, лишь от внимательных глаз Алены не укрылось это его перепуганное движение…

Впрочем, не тогда, а именно теперь цепкая профессиональная память Малышки восстановила этот факт. И то лишь потому, что, как позже установила экспертиза, в левой руке Оболенской был зажат какой-то предмет. Когда Алена оказалась рядом с телом, в руках Елены Николаевны ничего не было, хотя Малышка заметила, что левая кисть действительно противоестественно скрючена…

Алена написала в своем блокнотике: «Севка».

Потом… потом рассказ Домового стал более связным и все узнали, что в самом разгаре банкета он заглянул на вахту и увидел спящую Елену Николаевну. Недолго думая, Севка плотно прикрыл дверь, выходившую в коридор, и привесил на ручку табличку с надписью: «Просьба не входить. Идет репетиция», которую сам же изготовил для соседнего со служебным входом репетиционного зала.

— Возможно, тогда она еще… была жива, — заикаясь, бормотал Севка. — А я… отсек любую возможность кому-нибудь зайти и увидеть, что ей… нужна помощь. Теперь… она никогда… никогда не простит мне… Я виноват… Боже, как я виноват!

— Значит, вернувшись практически через три часа, ты застал ее в той же позе? — спросила Нина Евгеньевна…

Севка согласно затряс головой.

Алена подумала и записала: «И все же он волновался не только из-за совершенной оплошности».

…Она взяла со стола нераспечатанную пачку сигарет и, раскрывая ее, вспомнила, как впервые закурила в тот день, когда Катя попала в автомобильную аварию. Теперь уже никак не бросить…

Потом, потом… что же было потом? Ах, да, вскоре приехала «неотложка», и когда врачи приподняли Оболенской голову, под ней оказался лист бумаги, где почерком Елены Николаевны была написана странная фраза: «Человеку всегда мало…». Экспертиза показала, что слова эти были написаны после того, как Оболенская почувствовала, что ей плохо. На это указывали характерные изменения в почерке.

Потом приехала милиция, составляли протокол… Свидетелей стали вызывать только после похорон…

Мысли у Алены путались, но спать не хотелось — просто сказывалась накопленная усталость. Да, уже под утро из кабинета Ковалевой они позвонили домой к Оболенской. Чтобы Алена тоже слышала разговор, Нина Евгеньевна включила телефон на селекторную связь, и то, что они узнали, стало еще одной загадкой.

Заспанный голос произнес вялое «алле».

— Простите, с вами говорят из театра, где работала Елена Николаевна. Вы ее соседка?

— Соседка, — голос заметно оживился. — А почему работала? Ее что, уволили? За опоздания, наверное? Так ее сейчас нет. Она нарядилась вчера и ушла на юбилей.