Теперь дорога шла по левому берегу Аварского Койсу. Им предстояло пройти чуть более двадцати вёрст, перевалить через Гоцатлинский кряж и спуститься потом к Карадаху. Там русло реки сужалось, образуя знаменитую Карадахскую щель, и тропа по подвесному мосту опять возвращалась на правый берег. Хотя экспедиция двигалась по главной дагестанской дороге, покушение на переправе показало, что нужно быть постоянно начеку. Поэтому в двухстах саженях впереди колонны ехал казак, и ещё один прикрывал её в качестве арьергарда. Согласно поручениям начальника, Алексей не спускал глаз с проводников-лезгин. Одновременно он приглядывал и за офицерами. Артилевский ехал хмурый, время от времени отхлёбывая из баклаги. Видимо, там у него была не вода… А ведь именно войсковой старшина подбирал проводников! Ильин и Даур-Гирей, с одинаково озабоченными лицами, разделились по разным концам колонны, демонстративно избегая друг друга. Абадзех исправно исполнял салят[65], из-за чего движение партии всякий раз приостанавливалось. Это вызывало у капитана явное и сильное раздражение, которое он и не думал скрывать. Ильин затевал с Даур-Гиреем перепалки, столь резкие, что Таубе пришлось его одёрнуть. Напряжение в отношениях этих двух офицеров возрастало.

Зато воспрянули духом казаки. В полдень, когда ротмистр с лезгинами совершали второй намаз[66], Мелентий Лавочкин подобрал на тропе оброненную кем-то подкову. Показав станичникам находку, он сбросил с себя одежду и, оставшись лишь во фламской рубахе, с увлечением принялся ломать железяку. Засучил рукава, поплевал на ладони, ухватился покрепче и приналёг, что было сил. Терцы столпились вокруг, подзуживая богатыря. В наступившей тишине было слышно, как хрустят от напряжения костяшки его пальцев. Две минуты Лавочкин пыхтел и сопел, но подкова не поддавалась. Казаки начали посмеиваться:

– Что, Мелентий, важно? А ты портки ешшо совздень, оно легшее пойдёть!

– Экая назола! Попроси у урядника вечорнюю винную порцыю, без яё не сдюжишь![67]

Наконец Лавочкин плюнул с досады и сердито бросил находку обратно на землю.

– Видать, её чортушко ковал! Я в станице все ломаю, без разбору; скажи, Ванька! А ента…

Лыков вошёл в круг, нагнулся, поднял подкову и внимательно её осмотрел. Казаки затихли, наблюдали за коллежским асессором не без иронии.

– Да, Мелентий, тут штука особая, закалённая.

– Я и баю, ваше высокоблагородие – чёрт её ковал! Не можно таковую поломать.

– Ты гнёшь неправильно. Не к себе концы своди, а наоборот, разводи в разные стороны. Вот так.

И Алексей легко, со звонким щелчком, сломал подкову. Терцы сначала опешили, а потом одобрительно загудели:

– Ай да ихо высокоблагородие! Вот утёр, так утёр!

– А мы ещё вот как попробуем…

Лыков сложил обе половинки и быстрыми движениями перевил их друг с другом в одну спираль. Казаки ахнули. Потом пустили то, что получилось, по рукам. Мелентий озадаченно посмотрел на сыщика – тот был ниже его ровно на голову – и принялся одеваться…

Через час Алексей подслушал разговор двух терцев.

– Да, брат, вот тебе и баре из столицы! – сказал Чоглоков.

– И-и-и… – согласился казак Ложкин. – Один, хоть именем и немец, а засаду точно волк чует. А второй со ста саженей в глаз попадает, и из подков верёвки вьёт. Необлыжные[68]господа; за такими не пропадёшь!

Между тем, дорога опустилась почти до уреза воды, изогнулась и вела теперь вверх. Отряд начал выбираться из печально знаменитого своим трудным подъёмом Могохского ущелья. Идти сделалось намного труднее. Уже через час всем пришлось спешиться и вести лошадей в поводу. Лыковский катер по прозвищу Облоухий[69]заупрямился и решил вообще не идти, и Лавочкину пришлось стимулировать его концом шашки. Тропа сузилась до двух аршин и даже менее. Слева путников подстерегал обрыв, в котором, на глубине пятидесяти саженей, ревел горный поток. Справа уходила в небо отвесная стена, с которой время от времени сыпались на тропу увесистые камни. В некоторых местах тропа оказалась полностью сбита, и на прогале, кое-как набросанные, лежали стволы деревьев. Смотреть под ноги тут было особенно страшно…

Вдруг идущая впереди Лыкова кобыла оступилась и быстро поехала на брюхе вниз. Раздалось громкое «берегись!»; казаки прыснули в сторону и буквально вжались в скалу. Катящаяся по тропе лошадь представляет огромную опасность. Алексей уже видел такое дважды. Причём во второй раз животное на его глазах слетело в расщелину и ударилось об ствол сосны с такой силой, что было разорвано пополам… Сейчас сыщику нужно было спешно уворачиваться, пытаясь спасти при этом и своего Мухаррама. Но в последний момент Лыкову стало жаль ценного груза – кобыла тащила на спине два патронных ящика, почти весь запас отряда. Поэтому он изловчился, припал на одно колено и, схватив проезжавшую мимо кобылу за ляжку, упёрся, напрягая все мускулы. В глазах потемнело, жилы на руках, казалось, сейчас лопнут. Но лошадь остановила падение – Алексей держал её почти на весу! Сзади, тыкаясь сыщику мордой в плечо, толкался жеребец.

– Бросай! Немедленно брось её! – закричал сверху Таубе. Камень с противным визгом выскочил из-под ноги Лыкова; человек и животное оба съехали вниз ещё на аршин.

– Бросай, кому говорю!

Но коллежский асессор не отпустил кобылу. Прошло несколько страшных секунд, однако больше они не сползали.

– Мелентий, режь ремни… – выдохнул Алексей.

Подскочил Лавочкин, разрезал кинжалом ремни вьюков и осторожно снял патронные ящики, положив их вдоль тропы. Лошадь лежала без движения и дрожала всем телом, то ли от страха, то ли от напряжения сил.

– Бери её под шею и попробуем поднять.

Казак ухватил животину под гамаши, Лыков просунул руки под потное брюхо.

– Раз… два… три!

Вдвоём они приподняли кобылу и установили на ноги. Та пошатывалась, но стояла. Подбежали другие казаки, отвели счастливицу подальше от пропасти. Потом разбили ящики и разобрали между собой патроны, после чего эшелон снова двинулся в путь. Алексей шёл на ватных ногах и мечтал только о привале…

Всё когда-нибудь кончается, кончился и этот переход. Тропинка внезапно вывела на плато, с которого открылся вид на Большой Гоцатль. Многочисленные постройки аула были всего в версте от них. И люди, и животные, обессиленные, повалились на горячие камни. Таубе подошёл к Алексею, молча с чувством пожал ему руку; то же самое сделали Ильин и Даур-Гирей. Артилевский, весь красный, лежал на спине и хрипло дышал – ему уже было ни до чего…