Закончив эту анекдотичную работенку по дому, я, перекрестившись, его покинул. Ключ от второго замка был только у меня и поэтому никто из своих угодить в западню не мог.

Ралли-автомобильчик под брезентом томился в ожидании. Никто так и не посягнул на него. Сев за руль, прогрел мотор, внимательно осматривая родной дворик. Ничего подозрительного не заметил: привычный предвечерний покой, нарушаемый тарарамом машины.

У меня был план действий — и, надо признать, далеко не оригинальный. Во-первых, взять за морщинистый кадык старенького потертого порнографа, похожего на североамериканского, напомню, кондора, во-вторых, посетить дамский клуб, превращающийся в штаб-квартиру по борьбе с ОПГ, и в-третьих… действовать по обстоятельствам.

Покружив по тесным арбатским переулочкам, торможу у знакомого особнячка ХIХ века. Надеюсь, Михаил Соломонович здравствует и его праздничный бизнес цветет, как весенние алые маки в биробиджанской степи. По лестнице поднимаюсь на мансарду. Вся та же дверь из танкового брони. Запускаю птичью трель звонка в фотоателье. Где ты, полтавская чаровница Моника Порывай, любительница крепких тульских пряников и таких же кукурузных початков?

— Ну иду, ну шо такое? — наконец слышу голос с малоросским акцентом. Хто там?

— На съемку, — отвечаю. — Фотки не получились, Натуся.

Бронетанковая дверь открывается — на пороге она, наша Моника, жующая все тот же, кажется, обливной пряник.

— А, — узнает. — Проходьте.

Я чувствую, моя версия ошибочна — версия о том, что папарацци меня заложил с моими же рубиновыми потрохами. В мастерской ровным счетом ничего не изменилось, будто я вышел на минутку за душистым презервативом для орального секса. Голос фотографа Хинштейна все тот же производственно-энергичный и разбитной:

— Голубь мой! Головку набок. Я сказал её, а не все тулово! Где у тебя, голова, Рома? Так! Улыбочку! Не вижу улыбочки…

У мелового полотна маялась очередная жертва дамского клуба: незрелый Рома с бархатными ресницами и байроновским пламенеющим взором. Романтическая натура с вяло-интеллигентными жестами. Неужто наши активные российские дамочки могут заэротиться от такого бесхарактерного херувимчика?

Я ошибся, и очень даже ошибся. Вот что значит толком не войти в современную систему координат сексуально-порочной индустрии. Оказывается, Рома был рядовым «Голубой армии», грезящим о генеральском жезле в ранце. Тут ещё старенький порнограф приказал юному педерасту стащить портки и принять привычную позу неземного счастья: «Я помню скрещение рук, скрещение ног, скрещение… Это любовь! любовь! любовь!»

И когда грубому миру предстала плодово-ягодная часть тела (противоположное голове), я поступил неожиданно — неожиданно даже для самого себя. Что делать: сказалось суровое пролетарское воспитание. Произведя балетную растяжку в воздухе, я нанес спецназовский удар ногой туда, куда надо. От сочного пенделя ромино полуголое тулово уморительно кувыркнулось и улетело в фанерные декорации, их основательно круша. Как говорится, поздравляем, Рома нашел таки хорошее местечко.

От такого праздничного шоу-представления у Соломоныча выпала вставная челюсть, на которую он сам и наступил, когда принялся перебирать ногами в танце с невидимыми саблями, при этом смешно перевирал слова и шепелявил:

— Боше ш ты ш мой! Што это такое на мою шитовскую голову! Так нельша шить! Калаул! Шпашайте!

На его заполошные вопли и лом декораций явилась полтавская красавица. Хлопая малеванными ресничками, она вопросила:

— Челюстю принесть, Мыхайло Соломоновичю?

Как я хохотал! Со мной случился припадок; я рыдал от смеха и слезы из глаз брызгали радужными градинами. Разумеется, утрирую обстановку после моего решительного пинка, но факт остается фактом: старенький Хинштейн мятежно орал, поверженный Рома ревел, а Моника Порывай перла новую вставную челюсть.

В конце концов порядок вернулся в фотомастерскую. Мастер, признав меня, понял, лучше будет сделать вид, что ничего страшного не произошло. Правда, поначалу попытался утвердить свое право диктовать правила поведения в его ателье, частично разрушенной якобы по моей вине. Вину я не принял, и, чтобы не терять зря времени, вырвал под свет юпитера армейский нож. Холодная сталь тига охладила горячую голову порнографа.

Удалив из помещения и моей жизни хромающего педика, папарацци признался, что он тоже небольшой любитель половых извращений, однако, что делать — веяние смуты.

— Собственно говоря, я по-другому поводу, Михаил Соломонович, — и объяснил свое появление.

— Приходил, — вспомнил господин Хинштейн. — Курьер от Аллочки.

— От Пехиловой? — решил уточнить.

Да, именно от неё явился молоденький курьер, которому и были проданы негативы, где был изображен я во всей, так сказать, боевой выкладке.

— Алла Николаевна вам сама позвонила?

— А зачем? — удивился Михаил Соломонович. — Курьер нам хорошо известный.

— А разве вы не отдавали раньше снимки?

— Аллочке?

— Именно ей.

— Не все, — скромно потупил глаза и признался. — У меня, молодой человек, своя коммерция. — И заметил. — А вы, должно быть, произвели впечатление на женскую натуру.

Выяснилось, что потертый жизнью мастак ладит свой маленький бизнес тем, что приторговывает «левой» продукцией: информацией и картинками. Имеется определенный круг клиентов, не желающих переплачивать клубам по интересам большие комиссионные.

— И Пехилова, так понимаю, пользовалась вашими услугами?

— А как же, голубь! Не так часто, как хотелось, женщина она деловая…

Я прервал собеседника вопросом: кто явил инициативу по моей кандидатуре, он или она? Дряхленький еврейчик глянул на меня слезящими глазами, шумно высморкался в рукав рабочего халата и признался:

— Я.

Я посмотрел на человечка из библейского племени настолько убийственным взглядом, что он, поперхнувшись, признался:

— Простите, мне надо отойти-с, — и с жалкой улыбкой кинулся в сторону клозетного водопада.

Подобное беспомощное признание сняло с меня опасное напряжение. Беглым ударом я бы освободил потравленную перхотью и бессрочным страхом плешивую душонку, однако возвратило бы это к жизни моего товарища?

— И сколько вы, Михайло Соломоныч, заработали на мне? — спросил после, находясь уже в пыльном коридорчике.

— Разве это деньги, молодой человек, — обреченно вздохнул и признался: тридцать условных единиц.

Все те же тридцать звякающих почти две тысячи лет проклятых сребреников. И с этим ничего нельзя поделать, ничего, кроме как выжигать измену каленым железом.

Я заставил себя сдержать эмоции. Какие чувства могут быть на войне? Задав ещё несколько конкретных вопросов порнографическому человечку и его подельнице, я получил исчерпывающие ответы. Мои вопросы касались госпожи Пехиловой. Из ответов заключил, что Нью-Йорк и его окрестности живут своей содержательной жизнью, а исполнительный директор ТОО «Russia cosmetic» своей и где-то рядом, может быть, на соседней улочке Сивцек Вражек. Если, конечно, не плавает питательным для рыбок брикетом в Москве-реке. Что касается молоденького курьера, он частенько навещал фотоателье по деликатным вопросам, и наша полтавская Моника прекрасно знала его имя и фамилию.