— Которые мне не доверяла?

— Которые ей нужно было держать при себе. А тут ты, своего рода гибрид.

— Я не гибрид!

Негодование усилило боль в ребрах. Помимо того, что Свон горевала об Алекс — теперь она еще и немного сердилась на нее.

— Ну, кажется, ты сама говорила, что в тебе много намешано, — заметил Заша. — За те годы, пока мы жили вместе, ты пять или шесть раз вмешивалась в работу своего мозга, у тебя в голове кваком — тогда это было модно.

— Да, да.

— Сама подумай!

Свон поставила чашку на стол.

— Пожалуй, пойду прогуляюсь.

— Хорошо. Не заблудись. Я приготовлю что-нибудь, пока ты ходишь. Скажем, через сорок пять минут.

Свон вышла из хижины.

На улице она сбросила туфли, сунула их в карман, зарылась пальцами ног в землю и пошевелила ими. Перегнулась в поясе, как танцовщица, и впилась пальцами в почву, потом поднесла руки к лицу и вдохнула. Земля, лучшая амброзия. Запах плесени и грибов.

Солнце уже зашло. Асфальтированная дорога шла мимо болота, зеленого с желтым; ветер шумел в камышах. Свон шла по обочине, любуясь болотом и небом. За дорогой под деревьями стояли какие-то ветхие здания. Еще дальше — квартал старых жилых домов. Кричали лягушки. Свон уселась на краю болота и увидела почти под собой черные точки, наполовину погруженные в воду. Хриплый лягушачий хор. Она послушала, глядя на камыши под ветром, и вдруг расслышала, что лягушки вызывают сородичей и откликаются. Если одна лягушка прохрипит «горе», все остальные вверх и вниз по дороге, насколько она может слышать, вторят ей, пока после недолгой паузы лягушка не прохрипит «хворь», тогда остальные снова какое-то время повторяют это. Потом лягушка произнесет «клистир», и другие подхватывают; они словно разговаривают с нею, как греческий хор, превращенный в лягушек. Так много «клистиров», так много «хворей»! Сидевшая ближе всех к Свон лягушка время от времени просоединялась к хору: раздувала горло, потом квакала. А в остальном была совершенно неподвижна, только глаза, которыми она видела в темноте, подернутые влагой, выпученные, оставались настороженными. «Ползун!» — прохрипела она в паузе, и Свон, воскликнув: «Тебе это подходит!» — несколько раз повторила это слово вместе со всеми.

Октябрь в северном полушарии Земли, глянцевитый, изобильный. Внезапно оживают все земные привычки организма. Жизнь в космосе кажется мрачным кошмаром, изгнанием в вакуум, где все закрыты в баках, порождающих сенсорную депривацию, разъединенные, оцифрованные, усиленные оборудованием. Здесь, на Земле, реальность реальна.

— Грабь!

— Грабь-грабь-грабь-грабь…

Когда ты там, тебя грабят: отбирают время. Сейчас она здесь, проходит через пространство. В настоящем. Сумерки на болоте в подвижной вселенной, очень необычной, очень загадочной. Почему все такое? Ветер холодный, в облаках задержалось немного сумерек. Похоже, пойдет дождь. Листья колючей лозы на земле красны, как кленовые. Болото дышит, словно человек. Свон уже немного понимает язык лягушек; они кричат друг другу «кра, кра, кра!», и вдруг одна прокричит так внятно, что явственно слышится «крах», и все брасаются врассыпную. Конечно, слово «кроу», ворона, тоже из их языка. На санскрите ворона — каага. Заимствование из другого языка.

У здания под деревьями стояли какие-то люди. Маленькие. Они могут жить так близко к городу? Или это часть города, не просто болото и трущобы бедняков, маргиналов, живущих в полузатопленных развалинах? Тяжесть планеты начала пригибать Свон. Эти люди там похожи на фигуры с полотен Брейгеля, людей шестнадцатого века, они в глубинах времени. Возможно, именно они и живут реальной жизнью, а то, что она делает в космосе, всего лишь любительщина полоумной художницы. Может, ей нужно жить здесь и что-нибудь делать, например строить дома, маленькие, но функциональные, совсем другую разновидность голдсуорти. Под небом, при ярком солнце — и в роскоши реальности. Единственного реального мира. Земля — небеса и ад одновременно; природные небеса и рукотворный ад. Как они могли так поступать, почему не старались упорнее?

Может, и старались. Может, эти старания включали в себя полеты в космос как своего рода отчаянную надежду. Выброшенные с Земли, как семена из стручка, туда, где обязательно замерзнут, сгниют, вернутся в землю. В землю у дороги. Она ложится на эту землю, стараясь не соприкасаться с колючей лозой, поворачивается и закапывается в землю. Жительница космоса барахтается в грязи; должно быть, они видят такое постоянно, и это на них больше не действует. «Бедные, потерянные», должно быть, думают о таких. Ведь ничего подобного в космосе нет. Нет ветра. Нет огромного неба над головой. Сейчас почти ночь, и влага еще не выпала дождем… Ах, как могли они покинуть Землю! Космос — это пустота, ничто. В нем можно жить, только забиваясь в маленькие камеры, подобные пузырям; город и звезды — конечно, но их недостаточно! Между ними должен быть мир! Вот о чем забыли горожане. И действительно, в космосе лучше об этом забыть, иначе сойдешь с ума. Только здесь можно помнить и не сходить с ума — ну, хотя бы не полностью.

Но как печален этот мир! Какой он грязный, неряшливый, дешевый, обшарпанный. Жалкий. Печальный до отчаяния. Как они допустили? Как допустили такое же, как то, что сделала с собой Свон. Даже Заша считает, что она зашла слишком далеко, а Заша очень терпимый человек; она уже не та, с кем у Заши был ребенок, она чувствует это, хотя точно не знает, что изменилось. Может, виноваты микробы с Энцелада, живущие в ней… в любом случае она — незнакомка. Единственное место, где она счастлива, одновременно приносит глубокую печаль. Как смириться с этим, понять, что это значит?

Свон села. Сидела на земле, чувствуя под собой ее комья.

Краем глаза заметила движение и хотела встать, но не рассчитала силы и снова упала. Всмотрелась во тьму.

Лицо. Два лица: мать и дочь. Здесь это так очевидно — похоже на партеногенез. Как раз в этот момент сквозь облака прорвалась луна и осветила небо.

Младшая подошла к Свон. Сказала что-то на незнакомом языке.

— Что? — спросила Свон. — Ты не говоришь по-английски?

Женщина покачала головой, сказала что-то еще. Осмотрелась и кого-то негромко позвала.

Показались две новые фигуры, выше и шире. Два молодых человека. Наклонились, заговорили с дочерью.

— У тебя есть антибиотики? — спросил один из них. — Мой брат болен.

— Нет, — ответила Свон. — Я не ношу их с собой.

Хотя, возможно, в поясе что-нибудь есть; она не знает.

Двое подошли ближе.

— Кто ты? — спросил один из них. — Что ты?

— Я гощу у друзей, — сказала Свон. — Могу их позвать.

Молодые люди подступили еще ближе, качая головами.

— Ты из космоса, — сказал первый, а второй добавил:

— Что ты здесь делаешь?

— Мне пора, — сказала Свон и направилась к дороге, но двое схватили ее за руки. Держали крепко, она даже не пыталась вырваться.