Многих она, Шиада хотела бы видеть здесь, на таком торжестве. Гленна, Таланара, Растага, даже Ронелиха. Но все они отныне — запретная мечта о прошлом, потому что в этот зал жрица вошла не как Итель Стансор, какой родилась когда-то в семье христианского герцога, а Шиадой Сирин, госпожой Ангората. И не было больше у неё прав на земную семью.

Молодой король, наконец, никого не спрашивая, подхватил супругу на руки и закружил. Везет же некоторым — переглядывались гости. Добился мира с кочевыми братьями из Ургатской степи, выиграл войну у Стального царя, раздавил иландарцев, обогатил данью королевскую казну, преумножил почтение к Архону, получил красивейшую из жен Этана, и по удаче — следующую храмовницу в одном лице. И это — если не считать его бесчисленных побед в мелочах: от стычек на границах до женщин в его постели, от побед на состязаниях и турнирах, до пьяной стрельбы на спор. Ох, баловень, шептались собравшиеся сегодня почти беззлобно. Ибо, как ни глянь, Агравейн Железногривый был не просто королем, но самым настоящий героем, которого любила вся страна, включая даже завистников.

* * *

На пути в королевскую спальню, Агравейн не останавливался ни на миг. Кто-то из друзей подтрунивал, будто многоопытный Агравейн взвинчен, как мальчишка, впервые попавший в бордель. Кто-то толкал в плечо — мол, чего это он бежит, будто, если не поторопится, ангоратская жрица наложит проклятье, чтобы у Железной Гривы больше не встал ни разу.

От первых Агравейн отмахивался, вторых толкал в ответ. Служанок у комнаты мужчина грубо отпихнул в сторону и вышиб дверь ногой.

Та была открыта и скрипнула жалобно. Едва мужчина попал внутрь, женщины снаружи попытались, как могли, прикрыть покой, а подоспевший Вальдр, увидев друга в таком состоянии, отослал от покореженных дверей даже стражу. Ничего с ними тут не случится.

Гогоча навеселе, мужчины удалились, уволакивая за собой хихикавших служанок — одних силой, других явно по обоюдному желанию к определенному делу. Но для тех, кто остался в комнате все это уже не играло роли.

Им по-прежнему было, что спросить друг у друга, каких объяснений потребовать, что сказать и о чем сожалеть на двоих. Но время, разделявшее их от первой встречи до этой, минуло явно не для того, чтобы теперь разговаривать.

Поэтому Агравейн, не останавливаясь ни на миг, подлетел к жрице, без слов закрывая женский рот губами. Поэтому Шиада уже ждала его в тонкой хлопковой накидке, которую снять — одним движением от шеи к плечам. Впрочем, сейчас не потребовалось и этого: отвечая на ласку, Шиада закинула руки Агравейну на плечи, вытягиваясь в струнку, и покров пал сам собой. Агравейн отстранился, с восхищением оглядев белопенное женское тело. Против него она была почти крохотной, не доставая мужу даже до плеч, и Агравейн дрогнул в душе.

Кого и в чем он хотел обвинять? Как мог он хотеть когда-то, после их прошлой встречи в Кольдерте, навредить ей, живому воплощению Праматери и Илланы? Обидеть, унизить и причинить любую боль, чтобы только Шиада поняла, как больно было ему?! Как мог желать того же еще совсем недавно, когда она выдвигала ему немыслимые требования в гроте великой Нанданы?

Чтобы устранить всякое неудобство между ними, Агравейн подхватил жену на руки, и все другое, что осталось за пределами объятия, развеялось, как туман.

* * *

Утро совместного семейного завтрака, когда Шиаду, ведомую рука в руку Молодым и до неприличия счастливым королем, приветствовали как законную владычицу и мать архонских земель, застигло Тандарионов и гостей на свадьбе неожиданной вестью.

Сказав немало трогательных слов о том, как не пощадила судьба женщин, пригретых или рожденных в семье династии Тандарионов, о том, как, наконец, счастливо распорядилась Праматерь, подарив им Шиаду и убереженную ею малышку Инну, которой наверняка уготовано великое будущее, король Удгар, Старый король Архона, публично отрекся от правления в пользу сына и невестки.

— Мое время пришло, — улыбнулся Удгар детям. Он решил для себя сразу, как Агравейн удумал этот брак, что, если сын окажется счастлив и не пожалеет о поступке, если после стольких лет бесплодных мечтаний жизнь не разрушит его веру и не разочарует действительностью, он, Удгар, отступит в тень Матери Сумерек, уступив место под солнцем Илланы молодым, где и дождется своего часа.

— Ну нет, — Шиада приблизилась к бывшему королю и, поцеловав его руку, испросила для почтенного свекра у нового владыки главное место в кругу архонского совета.

Солнце перевалило точку зенита, отражаясь по всей округе в водах пролегающей речки, в каждой травинке под копытами коней. Повсюду, куда ни глянь, разворачивался густой покров темной, плодородной почвы, поросшей «славой снегов». Вдалеке, прячась за туманной дымкой, вздымались к небу пики астахирских круч. До города вокруг чертога оставалось чуть меньше, чем полдня. Если они поторопятся, доберутся затемно. Поспать в родном покое будет отличным разнообразием за последние несколько месяцев. Ужас какой, сама себе усмехнулась танша, ей всего двадцатый год, а она уже, нет-нет, чувствует себя старухой. А её еще и замуж зовут, старуху-то.

Опытным глазом Бану уловила справа какое-то неуклюжее, неестественно движение, как если разбудить окликом засыпающего сидя человека. Только вот Гистасп не вздернулся вверх, а вздрогнув, еще больше согнулся, повалился на шею лошади, покачиваясь.

— Гистасп, — настороженно позвала танша. Альбинос не отозвался. — Гистасп!

Натянув вожжи и взмахнув рукой, чтобы остановились остальные, Бансабира мгновенно спрыгнула на землю, пытаясь поймать падающего генерала.

— Гистасп, — выдохнула обеспокоенно, проседая под тяжестью бессознательного мужского тела и надвигающейся паники. — Праматерь, Гистасп!

Ниим оказался рядом быстрее других, подставив могучие плечи под вес альбиноса. Бану перевела дух: легче.

И тут же с ужасом уставилась на залитое кровью седло генерала.

— ГИСТАСП! — не своим голосом взревела Бану, встряхнув мужчину. У Гистаспа дрогнули веки, но больше он никак не отреагировал.

— На землю его, скорей! — скомандовала танша. Остальные спешно спрыгивали с коней. Несколько человек из гвардейцев Гистаспа принялись отводить животных подальше от генерала и стреножить.

— Разбейте лагерь! — велела тану, и еще несколько человек, всполошившись, забегали вокруг, натягивая шатры. — Праматерь, Гистасп, — судорожно выдохнула Бану, облизнув губы. Вокруг неё столпилась большая часть телохранителей, за исключением Ри, который взял на себя руководство по разбивке шатров. Настолько встревоженной Бансабиру из числа приближенных бойцов не видел ни один.

Бану быстро окинула взглядом Гистаспа: на темном плаще — слабо различимы бледно-розовые пятна. Распахнула плащ, и подавилась воздухом: вся туника, штаны почти до колена были обильно заляпаны кровью. Какие-то из пятен совсем свежие, ткань мокрая и мажет красным, другие очевидно уже неоднократно просыхали — и пачкались вновь.