Непричесанная, Рената лунатично бродила по своей квартире, совершая каждый шаг с неотвязно-осмысленной — даже болезненной — осторожностью. Отныне ходить приходилось по его потолку, и ей было страшно. Например, был страх повредить кувшинки. Ей казалось, что на каждой ее стопе появилось по глазу. И вообще эта родственная стопам, глазам, всему телу — почти анатомическая — перегородка, в виде пола для одного — и потолка для другого, ощущалась ею как нечто хрупкое, сотканное чуть ли не из крыльев стрекоз, а собственное тело — на такой поверхности — было словно незаконным — и отвратительно, а главное опасно тяжелым. Странно было думать, что там, внизу, один к одному, находится такая же квартира — словно отражение ее, Ренаты, „верхнего мира“…

Но самым странным было осознавать, что в этом отраженном мире живет он. Ей казалось, что каждую секунду она чувствует — да что там! — знает наверняка его точное местонахождение в отраженном жилище. Всем существом она ощущала его передвижение по этому зазеркалью. Он в кухню — и она в кухню, он в спальню — и она за ним…

Ее кровать располагалась строго над его белым кожаным диваном. На этом диване он и спал — довольствуясь походным комфортом…

Она лежала в своей постели, зная, что там, внизу, в трех метрах глубины от нее, один к одному повторяя ее позу, сосредоточенно, лицом вверх, лежит он.

…Они парили в черно-синем звездном пространстве параллельно друг другу: их тела — если вывести за скобки внутреннего зрения бутафорские подставки — то есть диваны, кровати, потолочные балки, настил пола — совершали плавный полет параллельно друг другу с ночной стороны Земли, вокруг Солнца. Они плыли друг над другом, два счастливых ныряльщика, ускользнувших от бессмысленного грохотания мира — плыли в блаженном подводном беззвучии. Вместе, чаще синхронно, они ловили жемчужины звезд — и наконец, наплававшись вдоволь, нежно, как две неразлучные рыбы, вплывали в освещенную часть Земли.

…Рената просыпалась».

Уже через несколько месяцев после переезда в Смокву Жора самым естественным и даже неизбежным образом был принят в ту, надежно защищенную собственной невозмутимостью, стайку «людей в порядке», представители которой, прибыв «с деловым визитом» в любую точку планеты, ни секунды не сомневаются, что номер в отеле уже ждет их, забронированный за полгода.

Еще в порывистой своей петрославльской юности он понял, что в Смокве-граде для ублажения своего чревоугодия требуется тратить энергии на целый порядок меньше, чем в Петрославле, где волка ноги кормят. В Смокве же — в Смокве надо просто «включить голову» и, как это делал умный ёжик, оказаться в нужном месте и в нужное время. Половина вопроса по прибытии в Смокву решалась автоматически: «нужным местом» была сама Смоква. Что же касается второго слагаемого успеха, а именно — нужного (правильного) времени — то с этим оказалось и того проще: следовало просто выслушать своих конкурентов и поступить наоборот.

Оказалось, что даже телефонные звонки, сделанные в пределах престольной Смоквы, срабатывают совсем иначе, чем звонки к тем же лицам, сделанные из Петрославля. Жора быстро пропах запахом смоквенской стаи; доминантные ее волчицы облизали Жору; доминантные волки улыбались, демонстрируя желтые, миролюбивые по отношению к Жоре клыки; он стал неотличим от прочих волков, кровным, своим.

Будучи волком, вовсе не надо руководствоваться образом жизни ёжика, даже феноменально умного. Вовсе не надо подставлять свои иглы под падающие яблоки — это травматично, неэффективно, неэстетично, в конце концов. И вообще не волчье это дело — яблоки жрать. СЛЕДУЕТ БЫТЬ НЕБРЕЗГЛИВЫМ — вот ноу-хау волков — простой, однако — вследствие какой-то старомодной волчьей стыдливости — негласный принцип. А может, и того проще: волкам крайне неприятно напоминание о родстве с шакалами.

Вскоре глянцевые журналы сами обрывали Жорин телефон. Жора зачастую даже вынужден был, голосом своего автоответчика, говорить, что его нет дома. Он не справлялся с лавиной требуемых от него рекомендаций — как сохранять элегантный вес (мстительно и глумливо при этом хехекая: его рано облысевшего брата лечил лысый, как бильярдный шар, эскулап) — как заново влюбить в себя мужа; как полюбить свекровь, Высшую Истину, молочно-фруктовые маски, «себя, как ты есть»; он едва поспевал давать советы — следует ли кастрировать лесного норвежского кота Эрни, можно ли по-прежнему доверять сердечные тайны подруге Анжеле; со всей ответственностью он предупреждал Козерогов и Львов, что в третью неделю мая их может постичь финансовый кризис — в случае, если они, не прислушавшись к внутреннему голосу, переоценят свои возможности, — etc.

За эти юркие файлы — слегка шкодливые, чуть игривые, — файлы, изящно (на зависть злодеям-негениям) соединяющие поблядушкины слезки и румянец добродетели, подписанные «Света Веденяпина», или «Всегда ваша Даша», или даже «Мата Хари», — ему платили раз в пять больше, чем толпам перевозбужденных желудочными энзимами голодранцев, осаждавших игольное ушко на входе в пеноуретановые парадизы. Дело в том, что Жора, один, заменял собой человек пятнадцать отпетых циников — все равно как подъемный кран заменяет штук пятнадцать хануриков, — так что, в целом, любая глянцевая редакция, где коллаборантом колбасился Жора, а колбасился он по всеми глянцевыми редакциями, какие только в Смокве-городе наблюдались, имела прямой профит.

К этому времени Жора окончательно уточнил границы своего облика. Став неотъемлемой частью cream of shit (как метко назвал эту зоологическую группу один пересмешник), — т. е. частью сливок, украшающих шоколадные экскременты, — жирных сливок, обильно взбитых «полезным взаимообщением», — он являл собой перезрелый, мгновенно узнаваемым тип смоквенского литератора — трусливого, расчетливого, мертвого.

Такой вот оранжерейно-бройлерный индюшонок. Оборотистый, волшебно глупый. Беспомощный. Который даже помыслить себя не смеет вне влажного подкрылья-подмышья своей корпорации.

Вот что писал о данном явлении природы американский зоолог и этопсихолог Рональд Дж. Браун («Симбиоз смежнокишечных в контексте смоквенского биоценоза»):

«Члены данной корпорации существуют колониями. Так природа захотела. Это кишечнополостные полипы, грибы (с их нерасторжимой, могильной, вездесущей грибницей), клоны лабораторной флоры и фауны, выводки, стайки, штаммы, своры. Их гастроэнтеральная (пищеварительная) система, их органы репродукции, а также органы очистки и т. п. — рассчитаны исключительно на режим корпоративно-соборного функционирования. Их желудок скудно выделяет ферменты, если корм подается как-либо иначе, помимо лоханей смоквенского хлева-коллектора. Кислород, всосанный где-то „на стороне“, вне корпоративных (нарядных, как колумбарии) пейзажей, напрочь отказывается участвовать в процессе оксигенации. В этой колонии все и навсегда общее: жены, мужья, жвачки, дачки, дочки, тачки, тапки, продавленные диваны, филологическая феня, фиги в кармане».

А вот что пишут газеты: «Интересный факт установила недавно группа ученых Кёльнского университета под руководством профессора Й. Шмидта. Представители науки обнаружили глубинную филогенетическую связь между смоквенскими литераторами подвида Жоры Жирняго — и подвидом горных асимметричных медведей».