Помимо названных отличий в образовании и карьерах чинов политической полиции, которые во многом определяли их видение общественно-политических процессов того времени, представляется возможным говорить и об общих чертах в их мировоззрении. Изначальная социализация будущих работников политической полиции (воспитание, круг общения, получение азов образования) проходила в рамках единой общественно-культурной среды, которую лучше всего определить термином «образованное общество».

Это понятие здесь используется в трактовке, данной Я. Коцонисом в его книге «Как крестьян делали отсталыми» (М., 2006). Приведу полное определение «общества» из работы Коцониса. «Термин "общество" в значении, распространенном к 1914 г., редко обозначал население России в целом (как позже), но предполагал принадлежность к образованной и состоятельной элите, являвшейся "культурной" и "цивилизованной". Данный термин противопоставлялся "народу" или лишенным индивидуальности "массам". По крайней мере, в знак отличия от масс "общество" было сопоставимо с интеллигенцией, которая – в минималистской версии термина – подразумевала формальную образованность, умение обобщать и абстрагировать и обладание критическими способностями, которыми обделены другие. Ссылки на "сознательного" фабричного рабочего или, гораздо реже, на "сознательного" крестьянина недвусмысленно намекали на многих других, которые были "несознательными" или "стихийными". …Относящиеся к образованным группам термины – такие как "интеллигент", "общество", "дворянство", "чиновник", "партийность" – должны фигурировать в любом нарративе о той эпохе (включая настоящий), ибо они помогают объяснить очевидную фрагментацию политического влияния в Российской империи. В то же время эти признаки различия перекрывались общими для всего русского образованного общества исходными посылками: различные группы связывал уже тот факт, что они могли обсуждать одни и те же вопросы внутри общей для них структуры воззрений, несмотря на разницу в выводах, к которым они могли прийти»259.

Деятели политической полиции через родственников и личные связи были с детства включены в пространство образованного общества Российской империи второй половины XIX в. Так, последний начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов писал в воспоминаниях, что в гости к его родителям часто приходили люди, которых было принято называть «прогрессивными»: «Это Иван Ильич Барышев, он же известный Мясницкий, популярный поставщик бойких водевилей, идущих “у Корша”, он же неутомимый фельетонист местной “желтой” прессы… Другой посетитель – Михаил Александрович Саблин из “Русских ведомостей”, старый русский либерал; его внук докатился ко времени революции до анархизма… Помню и известного издателя календаря Гатцука, типографа Родзевича, присяжного поверенного Павла Михайловича Бельского, постоянно баловавшего нас, детей, подарками. В разговоре упоминаются имена других знакомых отца: Козьмы Терентьевича Солдатенкова… Плевако260»261. Родственник директора Департамента полиции А.А. Лопухина С.Д. Урусов был женат на родственнице идеолога народничества П.Н. Лаврова, две его сестры были участницами революционного движения262, а родственные связи с общественными деятелями самого Лопухина были настолько обширными, что с трудом поместились в одну статью историка А.В. Островского263.

Примеры можно множить. Министр внутренних дел Н.П. Игнатьев был однокашником П.А. Кропоткина по Пажескому корпусу и лично был знаком с М.А. Бакуниным. Следующий за ним министр – Д.А. Толстой – учился в лицее вместе с М.Е. Салтыковым-Щедриным и был дальним родственником Л.Н. Толстого264. Управляющий канцелярией Министерства внутренних дел Д.Н. Любимов отмечал в воспоминаниях о деятелях «общественного движения», которые считались людьми «неправительственного образа мыслей»: «Со многими… я лично был знаком и близко их знал, а с некоторыми связан родством (Дорре был мужем моей сестры, Туган-Барановский – брат моей жены…). Других знал с детства по Москве (Головин, Перелешин, Долгоруковы) или по прежней службе (Набоков)»265.

Чины политического сыска читали ту же литературу и те же периодические издания, посещали те же театры, что и провинциальная и столичная городская интеллигенция266. Поэтому работники политической полиции не могли избежать общих для образованного общества второй половины XIX в. идейных веяний, имевших корни в европейском Просвещении. В данном случае речь идет не о либеральной политической доктрине и связанных с ней концепциях парламентаризма, конституционного строя, разделения властей и т.д., а об общих мировоззренческих установках, повлиявших на становление модерного общества, таких как рациональность, позитивизм, утилитаризм, ценности прогресса и эволюции и т.п.

Отражение принятых в обществе идей и представлений в делопроизводственной переписке служащих политического сыска не стоит считать уникальным российским явлением. Так, французский историк Р. Дарнтон, проанализировав отчеты инспектора французской полиции о литераторах и общественном мнении середины XVIII в., писал: «Полицейский инспектор… разделял предрассудки тогдашнего общества» – часто он оперировал теми же терминами с той же смысловой нагрузкой, что были в ходу у столичной образованной публики267.

Приведу некоторое количество примеров общего плана, дающих необходимый контекст для изучения восприятия «либерализма» чинами политического сыска. Так, начальник Воронежского ГЖУ Н.В. Васильев не сомневался в том, что идейная эволюция является нормальным состоянием общества: «Убить идею нельзя. Эволюция человеческой мысли совершается безостановочно, неудержимо трансформируя взгляды, убеждения, а затем и социальный строй жизни народов»268. Ограничение срока негласного надзора двумя годами предполагало признание того факта, что политическая неблагонадежность может носить временный характер, а убеждения людей со временем меняются, в том числе и в сторону большей лояльности власти. Эволюционный принцип лежал в основе и такого определения, как «преждевременность» разрешения бывшим гласноподнадзорным поступления на государственную службу: сама формулировка предполагала возможным развитие ситуации до такого момента, когда это разрешение в том или ином конкретном случае станет оправданным269.