Дрейф почувствовал, как к нему вернулся покой.

Ноги, затылок и руки наполнились теплом.

Его властный, уверенный, безжалостный голос аналитика обрел остроту лезвия:

— А нет ли у вас каких-либо чисто физических недомоганий?

Да, сейчас он несомненно попал в самую точку!

— Я всегда сильно мерзну, доктор,

но это, должно быть, просто последствия той ночи в лесу, когда я умерла от холода и падал снег,

да, некоторые части тела я так и не смогла по-настоящему почувствовать за всю свою жизнь,

они с того самого дня остались замерзшими, онемевшими,

вы должны знать, о чем я говорю, доктор!

Последняя фраза сопровождалась легким румянцем, разлившимся по щекам женщины.

— Гм, да, весьма прискорбно, весьма прискорбно, милая барышня.

Дрейф вздохнул, в последний раз искоса посмотрел на остатки крошечных белых нитей над креслом…

Господи, да что же это с ним такое!

Сейчас он, пожалуй, был готов посмеяться надо всем этим!

Он вел себя просто-напросто как глупая истеричка,

и все это из-за маленького невинного паучка, из-за животного

(только как он теперь когда-нибудь сможет быть по-настоящему уверен в том, что в другом темном углу комнаты не сидят другие паучихи и точно так же не прядут свои сети, и как раз в это мгновение потихоньку не наблюдают за ним из своих неизвестных ему, потайных уголков?).

— А теперь мой муж, доктор!

Внезапный возглас женщины прервал его размышления.

— Подождите, подождите, барышня,

вы, значит, уже приняли новый облик,

и значит, мы находимся в другом времени?

Голос женщины звучал очень мрачно, когда она неторопливым кивком подтвердила его предположение:

— Да, в другом времени, да,

я точно не знаю, когда,

может быть, ближе к сегодняшнему дню,

только, да,

в другом времени.

— Ваш муж, говорите, а что в нем такого, отчего вы так подавлены?

Женщина лежала, наморщив лоб, и действительно выглядела очень озабоченной, и смотрела в потолок,

взгляд ее тревожно метался из стороны в сторону, и наконец она в отчаянии вскричала:

— Он хочет заточить меня, доктор,

убрать,

всего меня лишить,

заставить уйти от мира!

И дай бог ему удачи, подумал Дрейф в глубине души.

Он провел рукой по лицу,

потому что от запаха рассыпавшегося многовекового зародыша девочки и спирта, впитавшегося в ковер возле кресла, у него, откровенно говоря, начало покалывать в носу.

В животе у него бродило от тошноты,

однако вдруг это просто неприятный эффект,

последствия шока?

— А почему он этого хочет, барышня?

Вот, теперь, когда он со свежими силами,

вооруженный огромной ручкой со стальным пером и острым как лезвие интеллектом,

отправился прямо в дебри анализа,

нисколько не думая о собственной безопасности,

он почувствовал, что страх тоже остался позади и что он с каждым словом приближается к своему привычному, властному «я» аналитика!

Рука у него теперь лишь слегка подрагивала, а чувство, что за ним наблюдают,

что комнату наполняет некое присутствие, несмотря на то, что паучиху удалили,

накатывало на него все реже.

— Он утверждает, что я сумасшедшая, что я — ведьма,

идиотка, у которой недостает разума,

что мне нельзя верить,

он обвиняет меня в том, что я истеричка, распущенная,

плохая мать, да, я не знаю, в чем еще, доктор,

дело в том, что в его личности есть некоторые черты паранойи, в которой он не сознается и которой не желает замечать!

Последнюю фразу Дрейф не потрудился записать.

Она не представляла интереса и к тому же, скорее всего, была просто коварной проекцией психического состояния самой женщины.

Вместо этого он спросил,

не поднимая глаз:

— А вы правда?

— Что?

Женщина, захваченная своими внутренними видениями, уже успела уйти далеко вперед, и теперь ей пришлось остановить этот бурный поток, на время сдержаться и медленно вернуться назад,

к тому пункту, где находился Дрейф,

и это заняло некоторое время.

Дрейф же не мог ждать и завопил в нетерпении:

— Сумасшедшая, барышня, сумасшедшая!

Это, конечно, был,

во всяком случае для самого Дрейфа,

чисто риторический вопрос.

— Нет, совершенно нет,

я просто говорю то, что думаю, доктор!

И она в истерике повторила эти слова по крайней мере раз пять, прежде чем Дрейф прервал ее:

— Да, да, да, барышня,

а где именно он хочет вас заточить?

Голос женщины теперь постоянно менялся,

она все время говорила с разной интонацией, силой звука и убежденностью,

отчего голос ее иногда делался слабым и напряженным, словно угасающее пламя свечи в темной, пустой комнате, а потом в нем тут же

звучала паника, он становился пронзительным и резал слух.

— Здесь!

Дрейф глубоко наморщил лоб, огляделся…

— Где?

Он снова окинул взглядом обстановку в комнате,

словно где-то среди мебели мог найти ответ на свой вопрос.

— В аду!

Женщина ритмично сжимала и разжимала кулаки и очень плотно сжимала челюсти.

Дрейф почти пожалел о том, что у него нет ампулы с морфием, чтобы успокоить ее.

Он быстро заглянул в свои записи и на какой-то момент утратил нить,

ведь анализ, как ни говори, пронес их сквозь много веков и бесконечное число судеб…

— Ад… Вы имеете в виду такие костры в подземной норе, где волосатый человечек с рогами запихивает грешников в огонь, не правда ли?

— Нет… это скорее невероятно большое, старое-престарое сырое здание, по грязным залам и коридорам которого бродят сотни тысяч, а может, и миллионы так называемых сумасшедших женщин, и в отчаянии кусают руки и рвут на себе волосы, именно миллионы женщин всех возрастов и всех времен, которые были заперты здесь своими мужьями,