Перед его изумленным взором она даже начала извиваться.

Неужели она и правда боролась с невидимым, очень жестоким, да, совершенно безжалостным противником!

Она все время рычала, плевалась и шипела:

— Чертова баба, мерзавка,

шлю… шлюха ты этакая!

И тут она вдруг бросилась вперед, сделала отчаянный выпад и как безумная завопила,

брызжа слюной:

— Я тебя убью,

на куски тебя разорву,

чертова карга!

Такое внезапное физическое извержение глубоко шокировало Дрейфа.

Теперь изо рта женщины капала белая пена.

Может быть, ему следовало раньше заметить, как ее безумие неумолимо росло в процессе анализа,

но теперь было уже поздно, и все, что он смог сделать, это беспомощно прокричать из-за стола:

— Успокойтесь, барышня, успокойтесь!

Но женщина, разумеется, не слышала ни слова,

ведь она находилась в огромном больничном каменном здании, и стены в нем были очень толстые,

сквозь них не проходил слабый аналитический голосок Дрейфа.

Она продолжала шипеть, извиваться и рычать:

— Шлюха этакая, я…

Дрейф больше не мог сидеть и просто смотреть.

Потому что женщина почти свалилась с дивана и, чем дольше это продолжалось, становилась все более возбужденной.

Он выпустил ручку и тотчас же почувствовал себя до странности беззащитным и ослабевшим, и подумал, не взяться ли ему снова за перо, словно оно было оружием, но поборол это желание и соскользнул со стула.

Он подбежал к женщине, наклонился и закричал прямо в искаженное злобой лицо:

— Барышня, ради бога, возьмите себя в руки!

А когда даже это не помогло,

так как женщина не желала отпускать своего невидимого противника,

Дрейф просто-напросто обхватил ее за плечи.

Для этого ему, конечно же, пришлось встать на цыпочки, и какое-то время его качало взад и вперед как маленькую рукавичку.

Ему стоило огромных усилий удержать ее за плечи и не отпустить,

однако припадок в конце концов утих.

Женщина опала, словно из нее вышел воздух.

Дрейф отпустил ее, и какое-то время их окружала глубокая, но взрывоопасная тишина.

Через пару секунд женщина все же пришла в себя.

Она подняла голову, повернулась и стала рассматривать Дрейфа довольно пустым и заспанным взглядом, а потом внезапно просияла.

Ах, наконец произошел перелом, с облегчением подумал Дрейф.

Но он тут же увидел, что в ее взгляде все же было что-то болезненное,

что она не пришла в себя по-настоящему,

да, она крайне неприятным образом глубоко сверлила его взглядом.

Словно его живьем нанизали на огромную, толстую, острейшую иглу.

— Ой, да это ты,

наконец-то, где же ты был,

я думала, что ты никогда не вернешься!

Дрейф растерянно огляделся.

Ведь не к нему же она обращалась.

Теперь он вообще не понимал, что тут происходит!

Он совершенно потерял контроль над ситуацией:

анализ, страх, сама женщина, все!

Он сделал большой шаг в сторону, но это привело лишь к тому, что женщина поднялась с дивана и подошла к нему…

В панике,

в бессильной попытке защититься от приближения объекта анализа, он пропищал:

— Вы ошибаетесь, барышня,

я не знаю, о чем вы говорите,

я совершенно ни в чем не виноват,

я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете!

Но женщина продолжала рассматривать его.

Ее болезненно лихорадочный взгляд проникал все глубже в его существо, и он вынужден был все далее отодвигаться от мучительно расширенных черных глаз.

Теперь они были такими огромными, искаженными,

они словно смотрели на него через увеличительное стекло!

Под конец он стоял, прижавшись спиной к книжной полке, не имея возможности убежать от женщины, которая

всем своим огромным женским силуэтом возвышалась посредине комнаты.

(Она больше не шаталась,

а совершенно прочно стояла на обеих ногах,

несмотря на странный наклон стен!)

Ее огромная тень падала на парализованного страхом Дрейфа, совершенно закрывая его,

она умоляюще простерла к нему руки, а в следующее мгновение уже лежала, почти распростершись у его ног, и бормотала:

— Возьми меня, возьми меня с собой,

ты должен, я не могу больше здесь жить,

я клянусь честью и совестью, что никогда больше не буду тебе возражать или делать по-своему, только выпусти меня,

я обещаю, что не буду упрямиться и искать грот, где спрятаны листья сивиллы, а греческие глаголы женского рода обойдутся без меня!

Она, всхлипывая, уцепилась за его ногу, и Дрейфу казалось, что его медленно поглощают,

съедают живьем,

что его засасывает под жернова огромной, грохочущей мельницы.

— Ради бога, барышня, придите в себя!

Но женщина по-прежнему оставалась недосягаемой для любой мольбы…

Она жалобно стонала, плакала, всхлипывала,

но в то же время ее хватка становилась все более жесткой, и она медленно, ползком поднималась на колени.

— Ты должен, ты должен,

здесь ад кромешный,

посмотри на меня, на что я похожа,

о, я хочу видеть мир, жить, чувствовать, как ветер играет у меня в волосах,

любить кого-то другого, кроме тебе, мерзавец ты этакий,

я не могу здесь жить!

И вот она уже стояла перед ним на коленях.

Ее большие, костлявые белые руки незаметно добрались до горла Дрейфа и сомкнулись вокруг него.

Он отчаянно пытался вырваться, но внезапно обнаружил, что слишком мал, стар и немощен,

а в теле пациентки скопились столетия гнева миллионов женщин,

она жмурилась и строила гримасы, ее удушающая хватка крепчала с каждым отчаянным выкриком:

— Ты должен! Ты должен! Ты не имеешь права!

Ты ничего не знаешь, я тебя убью,

я тебя…

В глазах Дрейфа стало медленно темнеть.

В ушах странным образом шумела кровь, прилившая к голове,