– Без толку это, далековато.

Спорить я не стал, сам ранее не применял подобного и не знал, что получится в результате. На повозке перевезли книппели, я сначала зарядил пушку обычным ядром, хотелось хотя бы пристрелять. Оглушительно бабахнула пушка, ядро легло в стороне и с недолетом, взметнув облако земли. Поднять ствол выше не позволял лафет, наводка по вертикали была ограничена, в основном пушку на лафете поворачивали по горизонтали. Я не поленился, сходил к плотникам, и мне вытесали два деревянных клина. По моей просьбе пушкари приподняли передний конец лафета и я подложил клин. Вокруг меня уже начал собираться ратный народ – как же, бесплатное развлечение. Пушку зарядили еще раз, выстрелили. На этот раз ядро немного отклонилась влево, но дальность была в самый раз. Татары встревожились, раньше ядра не ложились так близко. Теперь я зарядил пушку книппелями, затолкав поверх пороха сначала одно ядро, затем уложил кольцом цепь и сверху еще ядро.

– А не разорвет ствол? – забеспокоились пушкари.

Как мог, я их успокоил, но они благоразумно отошли подальше. Я поднес фитиль к затравочному отверстию и сам немного успел отбежать. Ба-бах! На этот раз книппель попал в цель, от баллисты полетели щепки, татары бросились врассыпную. Подбежали пушкари, помогли зарядить еще один книппель, внимательно наблюдая, что и как я делаю. Еще один выстрел. От баллисты снова летят щепки, и остатки заваливаются набок. Гордый собой, я пожимал протянутые руки и принимал поздравления. После этого случая авторитет мой у пушкарей значительно вырос, одно дело – лечить, даже очень хорошо, другое дело на войне показать, на что ты способен. Мужик ты или нет. Время тянулось медленно – сон, лечение раненых, изредка охота с крепостных стен на татар. Ближе к осени набеги татарские становились реже и реже, и наконец передовые дозоры доложили, что татары уходят на юг. Посланные из крепости конные разъезды противника не обнаружили. Начал собираться в обратный путь и я. Сидор с Петром собирали вещи в повозку, когда ко мне подскакал гонец:

– К воеводе, срочно!

Я сел в свой возок и направился к воеводе, интересно, что это за срочность такая, ведь боевых действий уже неделю не было. В комнате кроме воеводы сидел пропыленный, уставший человек. Воевода зачитал письмо, показал на гонца:

– За тобой приехали, патриарх Филарет сильно заболел, немедля просит в Москву вернуться, я воинов в охрану дам.

Я вернулся к своим, забрал необходимые инструменты – неизвестно еще, что может понадобиться в Москве, распорядился собрать вещи и отправляться домой. Сидор на возке довез меня до дома воеводы, где на конях уже ждали три ратника, в поводу они держали двух оседланных лошадей. Не успел я доложиться о готовности, как в комнату быстрым шагом вошел гонец, без лишних слов взял меня за руку, и мы вышли на улицу. Неприятно засосало под ложечкой – ездить верхом я не любил, а теперь мне предстояло скакать до Москвы. Не успел я усесться, как всадники махнули плетками, и лошади с места рванули в карьер. Мимо пролетали испуганные прохожие, дома мелькали, как в калейдоскопе. Вылетели без задержек из города и направились по пыльной дороге на север, в Москву, периодически сбавляя ход, чтобы лошади отдохнули, мы гнали до вечера. Добравшись до ямской станции, гонец показал бумагу с сургучной печатью и потребовал к утру пять свежих лошадей. Мы поужинали и легли спать. С утра снова началась бешеная скачка. В обед поменяли лошадей на ямской станции и гнали уже до вечера. Не знаю, кто больше уставал от скачки – лошади или я. На станции я просто упал на кровать, отказавшись от ужина. Задница болела, набитая деревянным седлом, ноги натерло, внутренности отбиты. Утешало, что почти половина пути пройдена. Бешеная скачка продолжалась еще три дня. К ночи, на исходе пятых суток, мы подъехали к Москве, гонец сразу направился к Кремлю. По предъявлении бумаги с сургучной печатью нас везде пропускали беспрепятственно. Остановились лишь перед дверью патриарха. Слуги смели с меня дорожную пыль, она покрывала всю мою одежду, волосы, лицо. Даже цвет одежды угадывался с трудом. Но времени на баню и смену одежды не было. Меня провели в комнату, где лежал патриарх. В углу светилась лампадка у образов, я перекрестился и подошел к ложу. Патриарх был без сознания, хрипло дышал. Лицо было перекошено, левая щека при дыхании парусила. Диагноз был ясен – старца разбил паралич, вероятно, плен и повышенное давление плюс постоянные нервные нагрузки во благо Отечества дали о себе знать. Я вышел в коридор, вместе со мной вышли находившиеся у постели служители церкви. Кто они – сан и место в иерархии, я не знал, но четко ответил, что помочь не могу, жить ему осталось день-два, не более. Старцы горестно покачали головами и начали креститься. Один обернулся, служка передал ему небольшой кожаный мешочек, который он вручил мне:

– Помолись о душе патриарха Филарета, держи язык за зубами, если не хочешь потерять голову.

Я перекрестился и, поклонившись, вышел из дворца. Как врач, я понимал, что дни или даже часы его сочтены. Да, он не поддержал меня в моих начинаниях в Аптекарской школе, но я осознавал, что этот человек много сделал для Руси и с его смертью еще неизвестно, куда повернет страну его сын – Михаил Федорович, небогатый умом, нерешительный, не имеющий большой поддержки среди дворянства. Из истории я помнил, что править нынешнему царю еще четырнадцать лет, и страну будут сотрясать разные катаклизмы вроде соляных бунтов, и род Романовых не прервется, после смерти Михаила Федоровича на трон будет помазан сын его Алексей. Никем не остановленный, я шел по ночному городу, уставший, голодный, пропыленный, с горечью в душе от увиденного мной умирающего патриарха. Вот и мой переулок, мой дом. Я не стал стучать, окликнул сторожа, мне открыли калитку и дверь в доме. Разделся в коридоре, чтобы не выпачкать своей одеждой постель, умылся из тазика, повелел с утра топить баню. Анастасия испуганно вскинулась, когда я вошел в спальню. Как мог, я успокоил ее, объяснив, что вызывали в Кремль, одежда сильно пропылилась, и я оставил ее в коридоре, а возок и госпитальная повозка приедут позже. Лег спать, обняв Анастасию, но уснуть не мог, перед глазами стоял образ умирающего Филарета, ведь я помнил его энергичным, бодрым, решительным, да и не стар он был, где-то около шестидесяти лет. Под утро уснул, казалось, что и спал недолго, – и проснулся от заунывного колокольного звона. Настя перекрестилась:

– Не случилось ли чего худого?

Я не мог сказать ей о вчерашнем, пошел мыться в баню. Вдоволь попарился, смыл дорожную грязь. Только вышел, бежит ко мне один из охранников:

– Горе, барин, патриарх преставился, утром в церкви батюшка сказал, за Филарета молились.

Вот и смерть за патриархом пришла, я не ошибся в предсказании, и было это первого октября одна тысяча шестьсот тридцать третьего года.

На третий день по православной традиции состоялись похороны. Я на них не пошел, не настолько я был близок или уважал патриарха. Может быть, митрополиты на Синоде изберут более просвещенного патриарха? Хотя это сомнительно. Решив узнать московские новости, взял с собой водки, сел в одну из повозок, так как Сидор еще не вернулся, и направился к Федору в Разбойный приказ. Тот оказался на месте. Лицо его выражало скорбь: