— Я не входила туда два с половиной года, — сообщила нам Маррибелль. — Не войду и сегодня. Там все меня ранит.

Она исчезла в чулане и вновь появилась, держа в руках влажный комок глины.

— У кого из вас рука моей дочери?

Я поднял вверх руку Кристины.

— У кровати — гончарный круг.

— Я в этом ничего не понимаю.

— Положите глину на круг, — произнесла Маррибелль раздраженно. — Включите мотор. Давите. Вот и все. Я не жду, что вы принесете мне греческую амфору, молодой человек. Просто мните глину.

Я вошел в комнату, размял глину пальцами и начал выполнять свое задание. Голограмма Кристины все время наблюдала за мной со стены над тумбочкой. Ангельское личико, усмешка Сивиллы. Выглядела она полной жизни.

— Сосредоточьтесь на руке, — крикнула мне Маррибелль, заслышав гул мотора.

Мокрая глина липла к ладони, просачивалась между пальцами, забивалась под ногти. Мой ум находил это ощущение в общем-то раздражающим — и все же, все же я не мог отрицать, что моя заимствованная рука была довольна. Кожу пощипывало. Косточки радовались.

Я вернулся в коридор и похвалил руку Кристины. Как можно выразить благодарность руке? Я произносил речь медленно, без излишней патетики.

— У кого уши моей дочери?

И шагнувшая вперед Мэгги Йост получила свое задание. Она должна была войти в святилище и прослушать кассету, которую Кристина записала «живьем» — и нелегально — во время концерта группы «Проклятие жестянщика». Мэгги призналась нам в абсолютной нелюбви к «Проклятию жестянщика». Маррибелль укорила ее: пусть она позволит решать своим ушам.

— Мои уши испытывали удовольствие, — призналась Мэгги впоследствии. — Но только уши, — поспешила добавить она. — И ничего больше.

Следующими были глаза. Предмет их обожания: плакат кинозвезды Рейнсфорда Спона над кроватью. Когда Кендра вышла из комнаты, ей не нужно было много распространяться о том романтическом волнении, которое испытал ее правый глаз. Обо всем поведали слезы, которые застилали этот глаз, тогда как левый оставался сухим.

— Моя дочь любила бегать трусцой, — сообщила нам Маррибелль. — Ей нравилось ощущать, как гулко стучит в груди сердце.

Задание для Уэсли Рансома, будущего актера, жертвы атеросклероза и врага всех видов спорта. Он обежал вокруг квартала, присоединился к группе и рассказал, что чувствовал, предавая сосуды из уважения к сердцу.

— Язык, кожа, желудок, влагалище, — промолвила Маррибелль. — Можно было бы проверить и это, но все уже и так совершенно ясно. Кристина обожала вино и мороженое. Поклонялась плаванию и солнцу. Любила покататься на американских горках, а для ее желудка было приятно то, что у многих вызывает рвоту. И наконец, должна признаться, моя дочь не была девственницей.

Маррибелль разжала морщинистую ладошку. На пересечении линии сердца и линии головы лежал ключ. Она вручила его мне, очевидно, посчитав меня лидером группы — разумное заключение, если думать, что человеческий мозг может развиться благодаря амбициям руки, так меня по крайней мере учили: работа сделала из обезьяны человека.

— Этим ключом отпирается любимое место Кристины, — объяснила она, — дом ее бабушки на полуострове Кейп-Род. Там Кристина с удовольствием проводила лето. Это был ее второй дом. Она называла его «Плачущее небо».

И из глаз Маррибелль потекли слезы, которые она так долго сдерживала.

— Я думаю, что вы должны ей по меньшей мере одну неделю в год. Понимаете, я думаю о ее молодости. Она была еще такой… молодой.

И старушка громко разрыдалась.

Я сказал ей, что неделя — это вполне разумно.

Вот так и родилось Общество Кристины Алкотт. То, что никто из нас не получает удовольствия от хобби, которым занимается ради Кристины, это просто, как я уверен, еще одно загадочное стечение обстоятельств во Вселенной, изобилующей подобными загадками. Так что в начале «недели Кристины» желудок Кристины отправляется на ярмарку округа Барнстейбл и проводит целый день, катаясь на американских горках, против чего восстает каждый нейрон нервной системы. Язык Кристины, пришитый трезвеннику, наслаждается любимым вином. В своих новых телах ее сердце бегает трусцой, влагалище вступает в половые сношения, рука лепит горшки, уши слушают «Проклятие жестянщика», глаз лицезрит Рейнсфорда Спона, а кожа плавает в Атлантике, наслаждаясь мягкими толчками холодных волн.

Из восьми только Дорн Маркл попытался объяснить видимую эффективность наших страданий. Дорн-оптиметрист — член нашего клуба с научным складом ума.

— Это связано с энграммами, — поведал он нам. — Обычно следы памяти откладываются одновременно в нескольких частях нервной системы. Когда одно и то же действие выполняется много раз, в соответствующем органе образуется своего рода дополнительный мозг. Очевидно, невредимыми остались не только все ткани Кристины, но и эти вспомогательные мозговые центры. В ее руке осталась смутная память о гончарных навыках. Ее желудок знает о горках на ярмарке округа Барнстейбл. Ее коже нужен океан. Энграммы, понимаете? Остаточные энграммы.

Я никогда не был уверен в том, понял ли я про эти энграммы. Для меня не столь важно рациональное объяснение. Знаю лишь то, что, когда мы сходимся вместе, восемь членов Общества Кристины, и с неохотой предаемся чужим шалостям, рождается девятый: молодая женщина, этой женщине весело, и достаточно.

Обед в тот вечер прошел в напряжении. Посещения врача и начала учебного года я ожидал с большим энтузиазмом, чем встречи с Уэсли Рансомом. Ковырял омара, бесцельно тыкал вилкой в салат.

Мы собрались в гостиной. Уэсли устроился возле кучки дров для камина. Тереза Сайнфайндер соорудила в камине замысловатую конструкцию, но даже не пыталась поджечь ее. Любовник Лиши уселся на лестнице. Остальные разместились на ковре. Мы с Кендрой сидели так близко, что почти касались бедрами.

— Всем известно, что я чувствую, — начал Уэсли. — Мы занимаемся этим уже шесть лет, причем добросовестно. Так вот, человек жив не верой единой, по крайней мере я. У меня есть жена и ребенок. Я мог бы проводить лето интереснее.

— Придется рассказать, что ты вкладываешь в понятие «интереснее», Уэсли, — резко заговорила Лиша дю Прин. — Я понимаю слово «интереснее» по-другому.

— Вернуть земные радости тому, кто так несправедливо был лишен этого, что может быть лучше? — спросил Билли Силк.

— Не забывайте об энграммах, — добавил Дорн Маркл.

Мне ничего не оставалось, как напомнить:

— Если бы не Кристина, ты был бы мертв.

Уэсли распрямил свое тщедушное тельце в полный рост.

— Я всегда буду желать Кристине всего самого лучшего. — Его тон был негодующим. — Но не в этом дело. Энграммы там или не энграммы, но нет никаких доказательств того, что наши деяния ей на пользу. Сохраняйте Общество, если хотите, но отныне вам придется встречаться без меня.