глаза и отключиться. А у меня геометра, руссиш и физика. Хорошо, что я английский сделала. На автопилоте.

Не знаешь, что делать, — делай английский.

* * *

Сегодня я выбирала себе свою будущую старость.

Я ехала от Юли. Еще по легкому метро, самую первую остановку домой. А там новые вагоны, с сиденьями, на которых умещается по пять человек. Напротив меня сидело пять разных пожилых теток. Разных и одинаковых. Они между собой не были знакомы. Они просто так сидели, поодиночке, но так странно, что хотелось вынуть мобильник и их сфоткать. Но в открытую стеснительно, а с другого ракурса не тот эффект. Я просто разглядывала их, будто они картины в музее. Часть экспозиции.

Причем «часть экспозиции» я сперва на английском подумала, «the part of exposition». Это из того документального фильма, который мы сегодня с Юлей смотрели и разбирали, там про Сикстинскую капеллу и про всякие легенды, которые с ней связаны. Я про это должна написать.

Вторник: сочинение про капеллу Юле! На почту до 15:00!

В общем, из-за этого фильма в голове осталось ощущение, будто я видеокамера. И я на все, что происходило в метро, смотрела так, будто я это снимаю.

Я еще думала, что вдруг опять того актера-клоуна увижу. Но вот сколько к Юле езжу, ни разу больше не встречала. Может, он тогда всего один раз и случайно представление давал? Специально, чтобы я его увидела?

(Самое обидное: когда я мам про клоуна рассказала, она вдруг такая: «А ведь это он мог у тебя вытащить мобильник!» Будто мам его сама видела и прямо может о нем судить!)

Я смотрела на старых теток. Они примерно одного возраста — за пятьдесят. Как наша ВМ. И примерно одинаково одеты. Начнешь описывать — будет про них всех одно и то же: a cap, a scarf, a bag, a coat, gloves, a book, сапоги и очки. И очень яркая помада на губах. У всех пятерых. Помада разных оттенков, но вот реально яркая. Будто специально из-за того, что зима и холодно. И чтобы от этой унылости серой не озвереть, пожилые тетки мажут губы самой яркой помадой и на свои черные пальто цепляют яркие шарфики, словно зиму отпугивают.

Я не могу объяснить, их надо было видеть, этих теток. Сидят все пять, с книжками — живыми и электронными. Все читают. У всех лица разные. Морщины по-разному лежат. Форма лиц разная, прически, цвет помады и теней, ну, одни тетки тощие, другие наоборот. Но главное, что ни одна из них не улыбалась. Я поэтому и задумалась: «Неужели я в старости тоже буду такой унылой?»

Старые люди гораздо сильнее отличаются друг от друга. Как осенние листья — не бывает двух кленовых одинаково красно-желто-зеленых, всегда узор будет отличаться. Так и со старостью. У всех стариков лица разные.

На самом деле я на этих теток совсем недолго смотрела, может, минуту или две всего, потому что на следующей остановке одна тетка вышла, а другая пересела. И «экспозиция» нарушилась. Но я какое-то кошмарное количество мыслей успела передумать: про себя, про мам, про то, почему людям так сложно улыбаться, про то, что, если бы все тетки читали одну и ту же книгу на одной и той же странице — с такими разными выражениями лиц, — это был бы флешмоб. Или кадр из социальной рекламы.

Наверное, надо было их просто сфотографировать, и все. А я упустила этот момент и не могу успокоиться до сих пор.

Мне не страшно, что я стану старой. Наоборот, это значит, что я проживу долго. Мне страшно, если я буду хмурой, мрачной старухой. И у меня ничего не будет в жизни, только, например, электронная читалка. И резиновые сапоги. Но они будут тоже дурацкие и яркие. Как я.

Подумала: а вдруг, когда я стану старой, все яркое будет не в тренде? И я такая еду, как сейчас, куртка красная, ботинки желтые, рюкзак голубой, перчатки, помада, шарфик, книжка — тоже разных цветов. И на меня какая-нибудь овца четырнадцатилетняя будет смотреть и думать: «Вот пожилая тетка вырядилась!» И пестрое будет считаться старушечьими цветами.

Ну и ладно! Главное, чтобы я не была хмурой. Чокнутой бабкой быть согласна, как в тех комиксах, у датчанина, что ли. А хмурой — ни за что в жизни. Буду веселой старушкой. Ездить в метро и хихикать. А метро, наверное, тогда вообще все станет легким, как у Юли на линии. А я такая: «Это вы, внучата, пороху не нюхали! Раньше-то метро было вообще подземкой!!! Страшной и черной».

Во, вырасту, стану внуков тоннелями пугать. Хотя нет, не стану! Тоннели клевые.

Интересно, а у этих пожилых теток из вагона есть внуки? Хоть у одной? Ну почему они такие мрачные-то все сидели?!

Апдейт: про веселых старушек — это не датчанин рисовал, а финка. Финляндка. В общем, художница-финн, Инга Лёёк. Я когда ее картинки смотрю в сети, то всегда боюсь, что на следующей вместо двух старушек одна останется, как в жизни.

Но они же рисованные! У них все будет хорошо!

* * *

Мне кажется, что я — это Ирина Болеславовна, когда я хожу к ней рыб кормить. Мне страшно. Я не знаю, если бы мне заранее сказали, что я буду одинокая и бездетная… Иногда лучше не знать свое будущее.

А вообще одинокой и бездетной можно по-разному быть. Как Юля. Или как ВМ. Они тоже без детей и мужа, но они другие. Не кряхтят по этому поводу. А у Ирины Болеславовны вся квартира кряхтит. Даже рыбы выглядят занудно.

У нее очень скучно. Будто она живет сама у себя в гостях и себя стесняется. В шкафу много полотенец, простыней и комплектов постельного белья. Нераспакованных. А между этими стопками простыней зачем-то лежат куски мыла.

Я не рылась у ИБ в шкафу. Это я полотенце и халат искала по ее просьбе. Халат был новый, с этикеткой. И полотенце с ценником.

Я не понимала, почему мне на эти простыни так грустно смотреть. Потом дошло. Для одной Ирины Болеславовны их слишком много. Она не очень молодая. Даже если она их будет каждый день менять, ей их слишком много. Тем более, что ее нынешний халат совсем старый и страшный. С заплатками на рукавах. И простыня