от ног. Не жалко. В этот раз он был в берцах, чтоб ноги не мерзли как прошлый раз и той же куртке, надетой в рукава. На голове красовалась утепленная кепка, которую заставила надеть Лена. Она считала, что в здоровой семье и муж должен быть здоровым, без соплей.

— Ну что, ромалы, сколько денег принесли?

— Две тысячи долларов, тебе за глаза хватит! Открывай калитку!

— Деньги давайте и идите с богом.

— Нет, мы сначала дом посмотрим, вдруг он у тебя изнутри не отделан, может он не стоит эти две тысячи.

— То не ваша печаль, раз я дом вам не продаю. Деньги давайте и валите!

— Как?! Ты слово сказал, теперь будешь за него отвечать.

— Верно, я сказал, что возьму у вас деньги. От денег не отказывался. Бабки сюда!

— Ты что, мужик! В конец оборзел! Ты над нами смеяться решил! Вот теперь ты точно нам должен! Теперь ты попал на все свои бабки.

Рука самого горячего покупателя рванулась под цепочкой и почти ухватила Петра за куртку. Но «почти» не считается, Фролов по-хозяйски ухватил кисть агрессора двумя руками и всем своим весом потянул её в сторону калитки, прямая рука как рычаг выпрямилась, а потом начала выгибаться в сторону, обычно не предусмотренную конструкцией локтевого сустава.

— А-а-а! Стой! Сукаааа! — Второй цыган, судя по звукам, в это время пытался перескочить через ворота, но у него не очень получалось — и высоко, и кромка оказалась достаточно острая, и с физподготовкой у тела было не очень. Ворота отзывались на его прыжки гулом, напоминавшим ругательства на особом воротьем языке.

В это время Пётр лихорадочно думал, и мысли его совсем не радовали: всё ли он правильно делает? Надо ли было обострять ситуацию? Стоило ли будить подожжённых им соседей? Ломать ли вот эту руку или не усугублять? В конце концов он пришёл к выводу, что хуже уже не будет и резким движением окончательно сломал сустав. Видимо у хозяина руки был достаточно низкий болевой порог, поскольку он резко замолчал, буквально одновременно с хрустом кости, и упал вниз, не заботясь о положении своей руки.

Петру осталось только вытолкнуть плечо незваного гостя за пределы придомовой территории и закрыть калитку. Ну и послушать крики из-за забора на тему «ты теперь не жилец, хана тебе, мы вернемся…»

— Вот такая ситуация с нашими будулаями, Лена. Дом, понимаешь ли, им понравился. Захотели купить за недорого — кратко обрисовал только что произошедшую стычку Пётр.

— Может, не надо было так резко с ними, Фролов? Может, это ты их спровоцировал?

— Спровоцировал прийти к нам, требовать, чтоб впустил в дом, заставлять его продать? Не, это у них такой менталитет и воспитание.

— И вот ты прямо сломал этому руку?

— Он первый начал.

— Вот давай, Фролов, без этого детского сада! Они же теперь в милицию пойдут.

— Не пойдут. И милиция у них пока не купленная, и западло им покуда власть пристёгивать к своим разборкам.

— А вдруг они нам дом сожгут?

— Сейчас точно нет. Раз в головах наш дом как будущая их собственность, то пока не будут. А вот потом, когда поймут, что им совсем ничего не обломится…

— Сожгут?

— Попробуют. Если живы к тому времени будут.

— Ты опять?

— Это не я. Это жизнь.

В воскресенье Пётр дежурил по графику, так что с утра пораньше уже был на заводе в бытовке и контролировал выход рабочих на смену. Тоже чудо еще то — административный корпус цеха располагался чуть ли не на другом конце завода от бытовок железнодорожников. Так что, проведя планерку он больше часа пробирался через чрево Чермета, одновременно обходя рабочие места подчиненных. Кто бы что не говорил по поводу неизбежности травматизма, а если жестить с соблюдением требований охраны труда, то и травм будет поменьше. Во всяком случае, за полгода работы Фролова в должности начальника эксплуатации серьёзных травм еще не было. Мелочь вроде, но важная.

А вот увольнений за пьянку хватало. Самое удивительное в этой ситуации было то, что никто из уволенных или их корешей ни разу не бросил напоследок или из-за спины сакраментальное «Еще встретимся», ну или какую иную угрозу. Демонстрируемое уважение к труду и рабочим, реальная забота о жизнях и здоровье подчиненных сделали фигуру Фролова неким символом жесткой позиции в борьбе за права и одновременно обязанности железнодорожников. Петра все считали строгим, но справедливым начальником. Практически также, как и до того на Сортировке. Одно время в цеху его пытались развести на «слабо» или как-то подначить. Даже приглашали подраться, но безрезультатно. Разговор на кулаках Пётр отверг как несерьезный, мол у нас в штате есть люди, получающие деньги именно за силовые переговоры, я сейчас их позову, вы им всё расскажете, как умеете. Не получился тогда разговор, и почему-то после этого Фролова меньше уважать не стали. Может, из-за его манеры общения слегка свысока, чтоб персонал чувствовал дистанцию?

Дойдя до своего офиса, Пётр по привычке толкнулся в дверь Лузгина — тот часто проводил выходные на работе. Оба-на, открыто! Он вообще не рвался домой к жене и детям. У Фролова складывалось впечатление, что шеф тяготится своей семьёй. Вот и сейчас — начальник цеха сидел в кабинете и смотрел фильм по видеодвойке, стоящей сбоку от стола на отдельной подставке.

— Привет! Мне тут «Двойной удар» с Ван-Даммом дали посмотреть. Садись, вместе позырим.

— Да мне сейчас не до боевиков. У самого боевик дома не хуже.

— Что такое? Пацаны не слушаются?

— Чуть серьёзнее. Цыгане наехали, потребовали им дом продать.

— А ты?

— А я одному руку сломал. Так как-то вышло. Слово за слово, балдой по столу.

— Да-а. Дела. И чего?

— Да ничего. Ты спросил, я ответил. Буду теперь отстреливаться.

— Не очень вариант, честно сказать. Петь, а если я с нашей безопасностью пообщаюсь, ты как?

— Я не против помощи, если ты про помочь. Тут у меня, знаешь ли, ни среди милиции нет знакомств, ни среди братков. А сезон охоты на цыган объявлять — лицензии нет. Могут оштрафовать.

— Что, вот прямо настолько всё серьёзно? Или до понедельника потерпит?

— Думаю, до понедельника продержусь. Как думаешь, стоит отгул взять?

— Нет, как раз в понедельник приходи, можешь понадобиться. Рассказать кому-то подробности или пояснить что. Ну и там видно будет.

Родившаяся вчера вечером мысль отвезти семью к тёще была отвергнута голосом рассудка, каковым себя считала супруга. Она категорически отказалась покидать дом. Аргументов было много, но по большей части мотивационных и эмоциональных, порой на грани цензурных