— Да сколько ж ты проиграл-то?! — обалдела жена.

— Двести рублев, — как можно более небрежно ответил Тимофей.

— Да ты, кобель драный, знаешь, что одна кровать пятьдесят рублей стоит? А перины пуховые? А жуковинья мои да бусы коралловые? Да за кику мою с жемчугами тыщу ефимков плочено!

— Ну, чего уж теперь… — хохотнул он, сдерживая накатывающую злость — на себя, на Федота с цыганом, на «ночного купца», что взял добро за бесценок.

Хохоток супруга и его спокойный голосок взбесил Татьяну. Уж лучше бы Тимофей на нее наорал или стукнул бы снова… Поэтому она взорвалась:

— Доб-р-ро мое где? — зашипела она сквозь зубы страшным, змеиным шепотом, хватая мужа за грудки.

Тимофей с удовольствием ударил жену в лицо. Знал, что это не так больно, как в живот, зато обиднее. Да и красота пострадает. Татьяна опять упала на пол, но не угомонилась. Сплюнув кровь из разбитого рта, она со злобой уставилась на Тимоху:

— Ты как был подзаборником, так и остался. Никто ведь другой, окромя тебя, на такую б…, как я, и не польстился бы. А тебе лишь бы приданое да дом. Приживал!

— Это точно, — согласился Тимофей, наклоняясь к жене. — А знаешь, сучка, каково это, приживалом-то быть? Когда в нос постоянно тычут, что батька твой калека, что в дом владыки из милости взят. А я, между прочим, поумней других-прочих дворян, коих ты в Вологде-то ублажала.

— Ишь ты, какой боярин выискался… — нехорошо ухмыльнулась Танька.

— А может, даже и не боярин, а кто-то повыше, — сказал вдруг Тимоха. А чего он ей это сказал, даже и сам не понял…

— Князь — мордой в грязь, — захохотала супруга, а потом противным голоском загундела: — Тебя, князюшка (выделила она), скоро в колодки закуют да в Тулу отправят, на государевы заводы. Я самолично к крестному пойду да все ему и обскажу: как ты ожерелье Васькино продал да добро все из дому продуванил. Все, все расскажу! А надо будет, так я для этого и подол задеру перед кем надо, и ноги раздвину. Уж я передком-то расстараюсь…

— Подол, говоришь, задерешь? — с интересом переспросил Тимофей, подходя к жене. — А ну-ка, сучка, задери-ка его прямо сейчас для меня…

— Да пошел ты на х…, кобель, — плюнула жена ему прямо в лицо.

Акундинов улыбнулся, вытер лицо и коротко, без размаха, ударил жену кулаком в лоб. Потом навалился на нее и стал задирать подол, раздвигая ноги. Танька неистово сопротивлялась — хватала за руки, плевалась и кусалась, чем еще больше раззадоривала насильника-мужа. Правда, пришлось съездить ей еще пару раз, чтобы угомонилась и лежала спокойно.

— Ну вот, — слез с жены Тимоха, удовлетворенно отдуваясь и затягивая пояс на штанах. — Теперя, курва, можешь и к крестному своему идти, жаловаться.

— Сволочь ты, — с ненавистью глядя на мужа, сказала Танька. — Вот теперь-то точно пойду.

«А ведь и пойдет, — мелькнуло в голов у Тимофея. — Пойдет да и обскажет! Тогда особо-то и не набегаешь!»

— Пойдешь, значит? — поинтересовался он. — А сын как же? Мальчишка-то без отца вырастет…

— А на хрен ему такой отец? — злобно усмехнулась Танька. — Таких отцов в нужнике топить надо. А лучше им сразу тряхомудию отрезать, чтобы ублюдков не плодили! Проживем как-нибудь и без тебя. Крестный пропасть не даст. А ты, гадюка, будешь на каторге в железе камни таскать. А после, как выйдешь-то с нее, никуда будешь не годен, а только на паперти сидеть да милостыню просить! Как батька твой, — добавила она мстительно.

— Не ври, — разозлился Тимоха. — Батька мой милостыни никогда не просил. Он скорее бы с голоду сдох, но на паперть бы не сел.

— А мне — по хрен! Хоть ты, хоть батька твой, калека безногий. Все вы нищеброды да приживалы, — не унималась Танька, поняв, что ударила по самому больному…

— Ну ладно, — сказал Акундинов, внезапно успокоившись. — Молиться-то будешь?

— Молиться? — не поняла жена, от удивления перестав ругаться. — Чего я молиться-то должна? До обедни-то, чай, далеко…

— Ну, как хочешь, — вздохнул Тимофей, подходя к ней ближе. — Мое дело — предложить. А то помолилась бы, душу облегчила.

— Ты чо это? — усмехнулась жена разбитыми губами. — Думаешь, коли помолюсь, так и прощу? Как же! Кукиш тебе!

— Да нет, — спокойно и как-то буднично сказал Тимофей. — Убивать я тебя буду.

— Да ты чо удумал-то? — испугалась Татьяна. — Ты чего делаешь-то? Тимофей, ты что, сполоумел, что ли?

Жена попыталась вскочить, но Тимофей ударом ноги опрокинул ее на спину, а потом, схватив за горло, принялся душить. Танька сопротивлялась с невероятной силой. Ей удалось подтянуть к себе ноги и сильным толчком отпихнуть незадачливого душителя в сторону. Вырвавшись, баба метнулась к двери. И, может быть, ей бы удалось убежать, но в дверях она столкнулась с Косткой, входившим в избу. Тимоха же, вскочив на ноги, ухватил жену за волосы, намотал их на руку и ударил Таньку головой об печку.

— Тимоша, да ты что? — опешил Костка. — Ты что делаешь-то?

— Заткнись! — рыкнул Тимофей на друга и приложил бабу еще несколько раз. Потом, бросив валявшуюся без чувств жену, устало упал на лавку.

— Тимоша, ты чо делаешь-то? — повторил перепуганный Конюхов.

Тимофей, отдышавшись и дождавшись, пока утихнет дрожь в руках, выговорил:

— Да вот, удавить ее хотел, стерву, да не вышло, — ухмыльнулся он страшной улыбочкой. — Не судьба мне душителем-то быть. Опять, вишь, не получилось.

Поднявшись, он внимательно осмотрел свой кафтан (нет ли крови), накинул епанчу и вытащил из-под лавки заранее приготовленную дорожную сумку и саблю.

— Лошади где?

— Во дворе стоят, овес жуют. Где ж им быть-то? — едва сумел выговорить Костка. — Только мне их еще вчера надо было возвертать. Батька мне башку оторвет…

— Ну а теперь-то уж и вовсе не возвернешь, — сказал Тимофей, к несказанному ужасу друга. — Одну-то кобылку я уж точно возьму. Ну а вторую-то надо ли возвертать? Ты как? Со мной поедешь али останешься? Токмо если останешься, то прямая тебе дорога в застенок али на дыбу. Сам знаешь, что все будут думать, что ты — соучастник мой…

— Может, живая еще? — робко спросил Костка, косясь на тело Татьяны, распростертое на полу. Подошел было к бабе, протянул руку, но испугался и отскочил к двери.

— Ну, коли живая, то щас добью, — хмуро пообещал Тимоха, выгребая из печки горящие угли и рассыпая их на соломе. — Ну так чего надумал-то? Едешь али нет? Не боись, тебя убивать не буду.

Конюхов постоял немножко, а потом резко снял с себя шапку и стукнул ею об пол:

— Эх, все одно погибать! Без тебя — на дыбу, с тобой — на плаху! Вместе поедем…

* * *

— Тимоша, силов моих больше нет, — причитал Костка, мотаясь в седле из стороны в сторону. — Осьмой день без горячего. Не май ведь месяц во дворе. Холодно на одних-то сухарях да на воде. В бане уж, почитай, две седмицы не были. Того и гляди бельишко сопреет да вши заведутся. Задницу до костей протер. Давай хоть на каком-нить постоялом дворе денек-другой побудем. А, Тимоша?