Я уже видела этот символ. В конце злополучного письма с отказом был оттиск, судя по форме, фамильного перстня. Вспомнила, как касалась его, обводя по контуру кончиком пальца, пристально рассматривая, и сейчас вновь обрисовывала знакомые очертания, только уже на мужской груди. Вся кожа Эсташа показалась прохладной, а вот от линий, напротив, полыхнуло жаром, настолько яростным и обжигающим, что мне разом стало хуже, чем в самое томительное пекло. Мозг в голове напрочь расплавился.

Я ловила собственные ощущения, фиксируя их краем сознания. Линии странной символики на мужской груди изгибались под пальцами, и я не могла оторвать ладонь. Мне становилось все жарче и жарче от непонятных чувств. Показалось, что ворот купальной рубашки сильно сдавливает шею, и я дернула за него. Раздался громкий треск, рубашка сползла вниз, открыв одно плечо. Коса, в которую заплела прежде волосы, показалась слишком тугой, из-за этого ныла голова, и я растрепала волосы. Совершая все эти действия, не прекращала странного занятия, понимая, что мне просто невыносимо жарко.

Губы приоткрылись, делая вдох, чувствительность кожи обострилась до предела, движения замедлялись, пока пальцы не замерли в одной точке, а я (после не могла объяснить, зачем это сделала, как и простить себе подобную выходку) наклонилась и коснулась этих крыльев губами. Легче перышка ведя вдоль плавной черты, обрисовывала загадочный символ, когда мужская грудь вздрогнула, напряглась, а низкий голос спросил:

— Что вы делаете, Мариона?

Подняла затуманенный взгляд на тен Лорана. Он смотрел на меня.

А что я делаю?

Медленно отстранилась, схватилась за растрепанную косу, перекинула на грудь и принялась вновь заплетать, разглядывая защитника. Красивый и такой же идеальный, как совершенные линии его татуировки. Смотрела я, нисколечко не смущаясь своего интереса. Заплетя волосы почти до половины, не закончила, поднесла руку к губам, закусила палец и всерьез задумалась, а что же я делаю. Облизнув губы, ответила:

— Рисую.

Эсташ резко перехватил вновь устремившуюся к татуировке руку, быстро отвел в сторону и окинул меня пристальным взглядом. Видимо, искал следы колючек, которые вызвали это ненормальное поведение или даже галлюцинации. Рисовать руками и губами на чужом теле! Весьма удивительное занятие. Никаких следов постороннего вмешательства защитник на мне не нашел. Да и не мог, ведь лично загородил собой от злобного растения.

Я дернула небрежно плечом и удивленно посмотрела на него, обнаружив, что оно выглядывает из порванного ворота рубашки. Ткань короткого наряда едва закрывала бедра, плотно прильнув к телу. Я снова в растерянности посмотрела в лицо защитника, пытаясь отыскать ответ в его бесстрастных чертах и начиная понимать, что здесь явно что-то не так. Под взглядом Эсташа это понимание становилось все сильнее.

Закусив палец до боли, мигом пришла в себя и со всей ясностью осознала, что сейчас делала. Я целовала бессознательного преподавателя — и куда? В душе поднялось нечто невообразимое: жгучая смесь стыда, растерянности и отголосков тех ощущений, которые накатили во время моих нескромных действий. А еще я бесстыдно гладила его и открыто любовалась как мужчиной, глядя прямо в глаза.

— Ай, — тряхнула прокушенным пальцем.

Жуть, какая жуть! Лучше бы меня съела осьминога! Сейчас он что-нибудь скажет. Вот-вот, сейчас. Жесткие, суровые слова непременно в воспитательных целях, чтобы призвать к порядку, чтобы потом и мысли не возникло выкинуть нечто подобное. И слова эти меня добьют. Можно будет навсегда стать невидимкой и никогда, никогда больше с ним не встречаться.

Губы его шевельнулись, и я пришла в невероятное беспокойство, желая зажмуриться и просто исчезнуть.

— Берете реванш, Мариона?

А? Что беру? Реванш?

И тут до меня дошло. Вспомнила о происшествии в преподавательской башне, его поцелуях и даже выдохнула, сообразив, как он все это повернул. В истинно аристократической манере, с иронией вдруг осветил абсолютно вопиющий случай с совершенно иной стороны, как-то исключив нравоучения, гнев и недовольство. И можно было даже не проваливаться под землю со стыда, но… но проклятье, я точно помешалась!

— Зачем вам эта дубинка?

Он снова задал вопрос и теперь на совсем далекую от случившегося тему. Я посмотрела на палку, которую умудрилась в какой-то момент подтянуть и крепко прижать к груди.

— Чтобы не сопротивлялся? — под дел Эсташ, и вот эта острая ирония оказалась куда действенней мягких попыток привести меня в чувство.

— Куда мне с вами тягаться, арис Лоран, — слова прозвучали почти непринужденно, разве только голос немного дрожал, — если одно щупальце протащило меня сквозь кусты, а вы с легкостью выстояли против трех.

Он чуть улыбнулся уголками губ, и, вздохнув, я ответила, как думала на самом деле:

— Вы были без сознания, а я боялась, что они вернутся.

— Вы охраняли меня, Мариона?

Искреннее удивление в его голосе и вопрос в глазах навели на мысль, что именно этим я и занималась, пока, перехватив палку покрепче, оглядывалась по сторонам, сидя возле отравленного Эсташа. Да, с дубинкой в руках собиралась защищать защитника. Я бы на его месте сейчас покатилась со смеху, а он… Он улыбнулся.

Голову заполнила звенящая пустота, а пораженный взгляд приковался к его губам. Впервые я смотрела, как он улыбается. Не сдержанно, только уголками рта, а по-настоящему. И нужно было видеть, как зарождается эта улыбка, как подсвечивает солнечным теплом удивительные глаза и меняет черты обычно невозмутимого лица. Невероятная, светлая, безумно красивая. Я никогда не видела, чтобы люди умели так улыбаться. Стыд, страх, растерянность — все давящие и темные эмоции мгновенно испарились прочь.

И теперь я не могла оторвать взгляда от его губ. Как в случае с татуировкой вдруг дико захотелось податься вперед и…

Зажмурившись, отползла назад и закрыла лицо ладонями. Что со мной происходит?

Эсташ не прокомментировал этих манипуляций и никак на них не отреагировал, и я в который уже раз удивилась, сколько же в нем такта. Вот такого врожденного, о котором рассказывала дона Солоне, упирая на особое обаяние аристократов, на их благовоспитанность, вдохновляя нас проникнуться, а не подражать.

Сквозь пальцы наблюдала, как тен Лоран отряхивается, убирая налипшие травинки, оправляет рубашку, на вороте которой недоставало не менее трех пуговиц, смахивает грязь с форменных брюк.

— Арис Лоран!

— Да, тэа? — Он вопросительно взглянул на меня.

— Вы дадите время привести себя в порядок? Если можно, я бы сперва сходила в башню, а потом отправилась к директору.

Эсташ слегка наклонил голову, ожидая продолжения.

— Надо хотя бы волосы расчесать, — совсем уж невнятно закончила фразу.

Просьба отсрочить исполнение приговора прозвучала, конечно, жалко. Я и сама понимала, что моя выходка грозила исключением из школы. И не только потому, что нарушила правила гимназии, но главным образом из-за приключившегося нападения и пострадавшего по моей вине преподавателя. Будь здесь другой учитель, он мог бы умереть на месте от яда жуткого растения. В груди каждый раз холод разливался, когда представляла себе возможные последствия.