Часть энергии ушла на восстановление, остальное воплотилось в ее новое тело. Думаю, сейчас она похожа на ту женщину, какой была в прошлой жизни, а не на ту каргу, какой ее знала ты. В любом случае ведьмы тщеславны, и вряд ли она вернется в мир, не восстановив свою внешность.

— Ты считаешь, что она может быть молодой? — спросила Ферн. — Молодой и красивой, а еще неуязвимой? Я убила ее однажды… Я должна снова это сделать? А как можно убить того, кто неуязвим?

— Найдется способ, — ответил Рэггинбоун. — Он всегда есть. Вспомни историю: Ахиллесова пята, глаз Циклопа, медная затычка, которая отворяла кровь великана… Но Брэйдачин прав, мы должны сначала убедиться. Пора становиться настоящей ведьмой, Фернанда. Ты должна нарисовать круг.

— Я знаю, — согласилась Ферн. — За этим я сюда и приехала. Я нашла кристаллы и огненный порошок в коробке. Элайсон делала это в бывшей студии Уилла.

— Нет, там слишком много дурных воспоминаний. Магия разбудит магию. Пусть старые духи спят. Думаю… я поеду с тобой в Лондон. Я там знаю кое–кого, кто нам поможет. Ему это, конечно, не понравится, но он все сделает.

— М'жет, и мне стоит п'ехать, — сказал Брэйдачин, делая вид, что ему совсем этого не хочется. Впрочем, никого он этим не обманул.

Пришлось Ферн отговаривать его.

— Ты домовой. Твой долг–быть здесь, в доме. Кто–то же должен присмотреть за ним. Как говорит Рэггинбоун, слишком многое случилось тут в прошлом, а нынешние неприятности могут все это разбудить. На шоссе я чуть не столкнулась с машиной. Она мчалась прямо на меня, и мне пришлось резко свернуть на обочину. Не знаю, кто там был за рулем, но не человек, это точно. Моргас не единственная наша проблема: Древний Дух сейчас ненавидит нас больше, чем когда–либо. А он всегда предпочитал охотиться за мной здесь, вдали от цивилизации. Если что–то будет происходить, я сообщу тебе. — Ферн благоразумно не дала ему времени возразить. — Ты можешь пользоваться телефоном?

— Э… да, а что?

— Отлично. Когда магия не справляется, можно положиться на современные технологии. — И чтобы уйти от опасной темы, она повернулась к бывшему магу: — Что ты думаешь об истории с деревом?

— Меня это тревожит, — признал Рэггинбоун. — Я вот думаю, не принесла ли она побег Вечного Древа из его родного измерения в реальный мир. И что тогда будет с этим ростком? Он может завянуть под давлением Времени и бурлящей вокруг жизни. Или же…

— В Вечном Древе заложена колоссальная сила, — сказала Ферн. — Эдакий вечный голод — я это чувствовала. Но оно больше не могло расти, так как попало в ловушку безвременья, замкнутого цикла, который ни к чему не приводит. Когда я решила взять с собой его плод, мне сказали, что он очень быстро сгниет: такова его природа. И в нем не было семян. Но если принести в наш мир что–то живое, что может расти…

— Оно будет расти, — мрачно закончил за нее Рэггинбоун. — Все это вполне вероятно. Можно принести сюда отросток, листочек, поганку или травинку — во всем этом есть биение пульса Дерева, а вот привычных ограничений уже нет. Возможно, именно поэтому крупные птицы, что гнездятся там — совы, орлы, коршуны, — настолько крупнее своих обычных сородичей. Они летают между мирами, и в них есть извечный голод, унаследованный от Дерева. От этой мысли даже жутко становится. Но Моргас все равно пришлось бы посадить свое Дерево: ему нужны земля и воздух, солнечный свет и прохлада тени. Оно не может пустить корни в воздухе или цвести, будучи завернутым в шелковый саван.

— Люб'пытно, — вмешался Брэйдачин, — если такое Дерево все–таки выр'стет в ентом мире, к'кие яблочки оно будет давать?

— Вот это–то меня и беспокоит, — сухо сказал Рэггинбоун.

В эту ночь Ферн спала мало — ее тревожили сны. Она видела Темную Башню в городе, из которой Эзмордис правил миром, и потом эту же Башню в бесплодной пустыне — она лежала в руинах, но Ферн знала, что это та самая Башня. Сквозь развалины пробивались ростки — они жадно тянулись к свету, обвивали разрушенные стены, пока наконец Башня не стала огромным Деревом, на котором распустились миллионы листьев. На ветке висел единственный плод — он наливался, зрел и превратился в живую голову, но черты лица она сначала не узнала. (Головы умерших людей растут, как яблоки, на Вечном Древе. Потом их срывают, или они сами падают и гниют, а дикая свинья питается ими. Каждый, кто хоть раз совершил что–то плохое, должен провисеть на Дереве один сезон…) Потом веки открылись, губы шевельнулись, и Ферн узнала себя.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Это кара, — ответила голова, — за все, что я сделала, и все, чего не сделала. За друга, которого я подвела, за любовь, которую забыла, за кровь на моей обожженной руке и кровь на руке здоровой.

— Кровь, пролитая моей обожженной рукой, поднялась против меня, — возразила Ферн. — А другая моя рука чиста.

— Это не надолго, — сказала голова.

— Какого друга я подвела? Скажи мне!

— Поищи в своем сердце.

— _Я_не_забыла_свою_любовь!_

— Поищи у себя в голове.

Сцена изменилась, и она снова оказалась в Атлантиде, золотом граде Запрещенного Прошлого, — в Атлантиде до ее падения. Она была там, когда ей было шестнадцать, она любила и теряла, побеждала и проигрывала. Она утонула в Великом Потопе и выбралась на Звездный берег где–то за пределами Вселенной. Она знала, что уже ничто не сможет тронуть ее сердце так, как Атлантида. Но это было давно, очень давно, для людей — но только не для нее — миновали тысячи жизней. А потом сон показал ей ее любовь, ее Рэйфарла — он выходил из воды, отряхивая волосы. Черты лица были словно стерты, она отчетливо видела лишь одно: когда лицо озарялось улыбкой, внизу не хватало одного зуба. Она закричала: «Мое сердце ничего не забывало!» — но он не услышал ее, а когда она обернулась, перед ней снова была голова. Она улыбалась ей ее собственной улыбкой, гнила и разваливалась прямо на глазах, и сквозь заросли к ней уже подбиралась дикая свинья…

Ферн проснулась в абсолютной тишине, казалось, что даже сердце перестало стучать. Она встала и подошла к окну, но за ним была только безмолвная ночь — даже сова не ухала. Она постояла некоторое время, остро чувствуя угрозу, зная, что враг где–то рядом, что он многолик и наблюдает за ней отовсюду.

Дерево теперь растет быстрее, попав в почву Логреза. Сначала я могла обхватить ствол пальцами одной руки, но с каждым днем он становится все толще, и ладонью я чувствую, как внутри движутся соки. Я наблюдала, как его листья тянутся к солнечному свету. Не знаю, какой дурак построил стеклянную стену дома с северной стороны, где лес подходит совсем близко. Впрочем, мне это как раз подходит. Я бы не рискнула посадить Дерево на открытом воздухе: оно бы перенасытилось избытком света и воздуха и разрослось без меры. Я знаю, как опасна для него реальность, после того как оно так долго пробыло вне Времени, в измерении, где свет давали его собственные мысли, а воздухом служило его спертое дыхание. Оно не будет цвести, а если даже и зацветет, то его цветки не сильно отличаются от обычных листьев, и случайный прохожий не сможет их различить. Но зато оно будет плодоносить. Оно просто обязано сделать это! Я отдала ему всю свою любовь, и оно должно мне отплатить.