— На том свете так и будет, — сказал Свиридов. — «Вы из Рязани? А с какой улицы?» Здесь — всю бы жизнь друг друга не видать, а там будут как братья. Кстати, с Профсоюзной есть кто?

Никто не откликнулся.

— Так у нас тот свет раз в тридцать лет и наступает, — объяснил красный толстяк, лежавший у костра. — Бац — новая страна. Все отобрали, половину посажали, они там встречаются — здорово, Коля! Здорово, Вася! Ты со Страстного, а я с Тверского!

— Встретились два друга на вокзале, видимо, не виделись давно, — процитировал усатый балагур. — Долго обнимались, целовались, хер пока не встал у одного.

Девица с прямыми волосами расхохоталась.

Бегло обсудили, кому какие неприятности принес список. Как ни странно, неприятностей почти не было — а случившиеся были слишком разнообразны, чтобы выглядеть частью генерального плана. Хмурого Корягина развернули в ОВИРе, сказав, чтоб приходил за загранпаспортом через два месяца, когда ситуация определится; что определится — не сказали. Горчакову с сыном вызвали в поликлинику на флюорографию. Ломовой задержали приватизацию жилплощади, сказали, что должны исследовать все обстоятельства. Колесникова, менеджера по продажам в крупной сотовой компании, отправили в принудительный отпуск. Коркину, крупье из казино (никогда бы не подумал, интеллигентный мальчик), ничего не было, начальство даже выписало премию, чтоб не волновался. Симонов получил разнос от директора своего FM-радио: директор сказал, что сотрудник «Столичной службы новостей» должен быть безупречен, но чем именно Симонов провинился — директор не знал. Похоже, всех хотели как-то наказать за попадание в список, но еще не знали, как именно, и выжидали, как списанты проявят себя. Время прощать тех, кто привлек внимание, уже прошло, но время сажать без причины, просто за то, что попался под руку, еще не настало; все существовали в промежутке. Кажется, меры по списку принимались на местах самодеятельно, в меру личной инициативы: на таможне пристальней досматривали, в ОВИРе задерживали паспорт, а в казино поощряли, поскольку в перевернутом мире порока уважают за преступление. Чего бы ни сделал Коркин, чтобы попасть в список, — это заслуживало поощрения, как мелкие пакости в школе для чертенят. Подложил маме гвоздик — садись, пять.

— Пять процентов отпустят, остальных — кых, — сказал Корягин, турист-экстремал с висячими усами, чиркнув себя по горлу.

— Почему пять процентов? — заинтересовался Свиридов, подивившись совпадению чужой реплики со своей мыслью. Вероятно, теперь весь список тайно резонировал.

— Закономерность такая. В любом здешнем списке пять процентов пролетают мимо цели. Для отмазки. Когда скажут, что все по списку, — вот же, пожалуйста, у нас исключение! Евреев не берут на госдолжности — но вот у нас еврей. В институт берут только блатных — вот неблатной. Расстреливают всех умных — вот, пожалуйста, умный, побили и выпустили, теперь гербарий собирает и Бога за нас молит.

— Это хорошее соображение, — похвалил Свиридов.

— Товарищи, а есть Свиридов? — робко спросила веселая толстая девушка в очках. — Я читала в «Дне».

— Я, — буркнул Свиридов.

— Ой, я вас поздравляю. Я вам жутко благодарна.

— За что? — Он ожидал подколки, ничего не поделаешь, такая профессия: знаешь сам, что гонишь лажу, и думаешь, что догадываются все.

— Благодаря вам это попало в прессу. Я Наташа Корзинкина, кстати. Ну, правда, они извинились сразу, что нет никакого списка…

— Этот репортаж даже из сети пропал, — подтвердил анемичный очкарик. — Им, видно, по шапке дали.

— Но все уже знают. Это, конечно, список не для телевидения, тут они слажали, но главное, что уже напечатано. То есть секретность порушилась, понимаете? Вы привлекли внимание, спасибо.

— Да уж, — сказал Смирненков. — За такое внимание…

— Ничего, ничего. Это же все вранье, наверное? — сочувственно спросила Корзинкина.

— Почти, — признался Свиридов. — Никого я не травил.

— Товарищи, качать Свиридова! — закричал очкарик.

— Свиридов? Свиридов здесь? — спрашивали со всех сторон.

— Не переживайте, они вас вернут на работу…

— Сволочи какие, наврали все…

— Они про всех врут. Папарачечная, их так и называют.

— Свиридов! Если вас выгонят, мы скинемся!

Сочувствие, хоть и от прокаженных, было приятно: все-таки не Шептулин, приличные люди, хоть и попавшие в список, но ни в чем не виноватые. Кажется, первый этап пройден: Свиридов разрушился настолько, что радовался всякому доброму слову от полузнакомых людей, попавших в то же идиотское положение. Остановись, сказал он себе, радоваться тут нечему, — но безотчетно расплылся в улыбке.

— Спасибо, спасибо.

— Вы Свиридов? — новым жестким голосом спросил его приплюснутый.

— Ну! — ответил он с вызовом, сразу подобравшись.

— «Спецназ»?

— «Спецназ».

— Хороший сериал, — со значением сказал приплюснутый, подошел, пожал Свиридову руку и вернулся под березу.

— Слава России! — закричал вдруг злобный, и вся его тройка подхватила:

— Слава России!

— Слава, слава, — миролюбиво сказал толстяк. — Что это вы вдруг?

— А мы не вдруг! — крикнул злобный. — Это был тост.

— За Россию, что ли? — спросил Вулых. — За Россию можно…

— А с какой стати вдруг? — не поняла маленькая толстая девушка, небось Whiterat, судя по боевитости. — Она сегодня сделала что-то хорошее?

— Она много чего сделала, — ответил третий, до сих пор молчавший, свинообразный, с белесыми ресницами и длинными волнистыми локонами. — Не спрашивай, что сделала Россия, спрашивай, что сделал ты.

Непонятно было, издевается он или серьезничает: улыбочка была самая глумливая.

— Золотые слова! — сказала Галя Вулых и опрокинула стаканчик.

— А чего сидим? — с деланным непониманием спросил приплюснутый. — Не, я не понял, список, чего сидим? Мы за Россию пьем, вашу мать!

Никто не знал, как реагировать. Очкарик стал нерешительно подниматься. Скоро стояла уже половина списантов.

— Бодрей, бодрей! — командовал свинообразный, сам с кряхтеньем поднимаясь на четвереньки. — А девушки что, я не понял, не в России живут? Девушки, это не ваша страна?

— Женщины не пьют стоя, — попытался урезонить его толстяк у костра. Он уже вскочил и теперь стряхивал травинки с пуза.

— Женщины тоже люди и тоже россияне, — назидательно сказал злобный. Он уже скользнул по Свиридову своим косым, обрывающимся взглядом, и Свиридов, решив не заедаться, тоже встал. Чувствовал он себя отвратительно.

— Ну, слава России! — крикнул свинообразный и картинно осушил стакан.

Все молча выпили. Тройка синхронно крякнула и завалилась назад под березу. Остальные неловко уселись вокруг костра и молчали.