— Да. Так что тебе незачем терзаться муками совести, если уж сотрудники госструктур так поступают.

— Но как… как же можно…

— А вот так, — пожал плечами Мэтью. — Рита уже, по-моему, стоило выяснить для себя, что мир далеко не идеален.

— Нуда, в моем-то старческом возрасте…

— Господи. Да не намекал я на возраст! Совсем! — Мэтью картинно закатил глаза и вдруг засмеялся. — Какие вы, женщины, непредсказуемые. Как же с вами интересно поэтому… Так вот, везде одно и то же. И воруют, и нарушают, и закон обходят из соображений удобства, не мы первые, не мы последние.

— Но это так цинично, Мэтью! И так просто!

— Время такое — циничное и простое, только успевай оскаливаться. — Он пересел к Рите, обнял ее за плечи. Ветер, летящий из полуоткрытого окна, которое опустили вопреки правилам, взъерошил его волосы. — Рита, пожалуйста, давай не будем терзаться по такому мизерному поводу. Да, нарушение государственной границы карается законом, но ведь у нас не самые идеальные законы в мире, твое душевное спокойствие мне гораздо дороже. К тому же нарушение чисто условное. Ты не преступница, просто немного безалаберная гражданка Великобритании. Не думаю, что за это посадят в тюрьму, да и угроза не такая уж страшная. Ты можешь позабыть об этом.

Рита не считала, что все вот так просто. Все было гораздо сложнее, и что-то ее сильно беспокоило в рассуждениях Мэтью, что-то было не так, но размышлять об этом уже не было времени и сил — поезд летел как стрела, проносились мимо леса и поля, а руки и губы Мэтью уже начали путешествие от плеч Риты вниз…

— Мэтью, — сказала Рита, чуть задыхаясь, — ты уверен, что это надо — здесь, сейчас? А вдруг кто-то придет?

— Никто не придет.

И Рита закрыла глаза. Ветер, пробравшийся в купе, был сладкий-сладкий, и чем он только не пах: солнечной хвоей, теплыми листьями и цветами какими-то, лесными озерами и темной тиной, землей и душистыми травами. Пах кислым железом — от рамы велосипеда, стоявшего у домика на переезде, и молоком — от коров, лениво жующих свою жвачку. Руки Мэтью зажигали в теле Риты маленькие костры. Она повернулась, чтобы ощутить его губы на своем лице, на своих губах. Бог с ней, с этой английской границей, зачем думать о ней сейчас, когда Мэтью рядом и он все сделает для нее, Риты, и даже больше чем все, потому что описать словами то, что происходит между ними, невозможно…

Рита вдруг вспомнила, как они с Дейком ездили в свадебное путешествие в Рим — через несколько месяцев после рождения дочери. Тогда им повезло войти под своды собора Святого Петра, когда там почти не было туристов. Рите мало что запомнилось, осталось в памяти только ощущение громадного пространства и удивительная тишина, которая охватила ее, когда она стояла в снопе света, падавшего из-под невообразимо высокого купола. И еще теплые огоньки свечей, такие маленькие и живые в необозримом пространстве… И Рита не могла понять сейчас, почему ей вдруг вспомнился этот храм здесь, в поезде. Подрагивающие стены и пол купе, бутылка с минеральной водой позвякивает на столе, и свет вовсе не такой, летят по вещам и людям солнечные пятна, но внутри — то самое спокойствие, которое она испытала тогда. Спокойствие при всплесках страсти, при головокружительных ощущениях, которые у нее вызывали руки, губы, все тело Мэтью. Да ведь это из-за него, конечно же из-за него, и Рита была очень благодарна ему за это — только не знала, как сказать.

Она не стала ничего говорить, слова тут были бессильны. Рита все рассказала Мэтью ласками и поцелуями, она ответила на его призыв. Она еще никогда не занималась любовью в купе поезда, который вез ее в неизвестность, но неведомое больше не пугало, потому что рядом был Мэтью и на него можно было положиться. И можно было целовать его до самозабвения, исследовать каждый миллиметр его кожи, вжаться в него, отдать ему себя полностью.

Они одновременно достигли пика наслаждения, вскрикнули и некоторое время лежали, переплетясь руками и ногами, обессиленные и счастливые. Ритина кофточка даже почти не пострадала, пуговицы были на месте. Рита чуть не рассмеялась: о чем она думает, о каких-то пуговицах! Как можно размышлять о такой ерунде, когда Мэтью лежит рядом, его горячее тело прижимается к ней и хочется, чтобы этот миг длился вечно…

— Рита…

— Что?

— Просто Рита… Знаешь, я боюсь чего-то.

— Чего, Мэтью? Что может быть не так? — Она встревоженно повернулась к нему, заглядывая ему в глаза.

— Да я сам понять не могу, — поморщился он. — Вроде все хорошо. Ты не обращай внимания, это глупые какие-то страхи. Я все время боюсь, что ты исчезнешь.

— Куда же я денусь? — улыбнулась Рита. — Ты же мой верный проводник, без тебя я заблужусь в пограничных лесах.

— Я не про леса говорю, к тому же ты вряд ли найдешь их посреди Ла-Манша… Ладно, ерунда это все! — Он приподнялся и посмотрел на нее очень серьезно, даже печально как-то. — Все хорошо, ты, главное, сама не бойся. Хорошо тебе со мной?

— Да. — Рита притянула его к себе обратно. — Мне с тобой очень хорошо. Давай повторим?

— Давай, — легко согласился он. — До Парижа еще ехать и ехать.

Кажется, проводница стучала в дверь, но они ее не слышали.

Мэтью покривил душой: он отлично знал, чего опасается, только так и не смог сказать этого Рите. У нее такие глаза были ясные и хорошая улыбка, не хотел он для нее лишнего беспокойства. И так она излишне тревожится из-за того, что считает противоправным деянием.

Для него такой проблемы не существовало: не воспитали его родители в излишней строгости, что поделаешь. Отец говорил, что иногда можно покривить душой, ведь законы придумали люди, а людям свойственно ошибаться. Временами Мэтью казалось, что фраза эта прогнила насквозь, но он смотрел вокруг и понимал: отец был прав, в нынешнем мире никак не избежать ситуаций, в которых перевес оказывается не на стороне закона, а на стороне здравомыслия.

Мэтью волновало другое. Вот сейчас они с Ритой перейдут границу, доедут до Лондона, а что дальше? Рита по-прежнему ни слова не сказала по поводу того, как будут складываться их отношения далее, а он только и смог, что выдавить: «Я боюсь чего-то…». Что мешает сказать — чего именно? Проклятая натура, не иначе. И чего ему в самом деле хочется? Быть с Ритой — но как долго и в каком статусе?

И нужен ли ему этот самый статус? Интуиция подсказывала, что нет.

Они прибыли в Париж под вечер. Солнце почти село, и надвигались поздние летние сумерки, а пока все было будто присыпано золотистой пыльцой. Мэтью смотрел на Риту и не мог налюбоваться. Она была сейчас словно из золота соткана, в каштановых волосах вспыхивали искры, кожа была как на картинах эпохи Ренессанса, глубокого золотистого цвета, словно покрытая непреходящим загаром. Ему хотелось смотреть на нее так всегда, целовать эту удивительную кожу, касаться своими губами ее чуть припухших губ. Мэтью даже задохнулся от жгучей смеси восхищения и желания — и не понять, чего было больше.