— Зачем же вы вышли за него?

— Я запаниковала. Хотела было прервать церемонию, но смелости не хватило. И его обижать не хотела. Я не знала, как выпутаться, было ощущение, что ловушка захлопывается, однако я сама себя в нее загнала. Ну уж и пришлось идти до конца.

— Вы вышли за него, потому что не хотели его обижать?

— Да, и ушла от него ровно поэтому же.

Он все взвесил, затем кивнул:

— Ну да, очень логично.

— Если бы я тогда остановилась и как следует все обдумала, то нашла бы другой выход. Проще и лучше.

— Это как стоять на мосту.

— Именно. — Я гоняла вилкой еду по тарелке. — Я его любила, честно. Но у меня есть своя теория насчет любви: какая она ни будь крепкая, а все равно не может длиться вечно.

Он помолчал. Мы оба съели по кусочку, потом он не выдержал и бросил вилку на тарелку.

— Я сдаюсь. — Он поднял руки вверх. — Больше не могу. Пожалуйста, можно мне больше не есть?

— Конечно. — С облегчением я тоже отложила вилку и нож. — Господи, как же я объелась. — Потерла набитый живот и тихо застонала. — А вообразите только, люди так едят три раза в день.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Что дальше? — Он наклонился ко мне через стол, весело улыбаясь.

— Э-э.

Я открыла сумку и сделала вид, что ищу платок. А сама потихоньку открыла книжку.

2. Сходите на прогулку в парк. Гуляя, наслаждайтесь окрестностями, обращайте внимание на то, как вокруг красиво.

— А давайте пойдем прогуляемся, — предложила я, как будто это только что пришло мне в голову.

* * *

Нам обоим хотелось пройтись после плотного обеда, так что, несмотря на холодрыгу, мы направились в парк Святой Анны, один из самых больших муниципальных парков в Дублине.

Пронизывающий ветер дул прямо в лицо, мы медленно брели по огороженному стеной саду, мимо арт-центра «Красные конюшни», где по выходным открыт фермерский рынок, к храму Геркулеса, к пруду с утками — впрочем, оттуда я побыстрей его увела, а то вдруг решит утопиться. Огромный розарий в это время года являет собой грустное зрелище, и на скамейке сидеть холодно и неуютно. Розовые кусты выглядят куце, осенью их подстригли, и короткие ветки без единого цветка вызывают смутную жалость. Спрятаться от ветра невозможно, он проникает во все дырочки и лазейки в одежде. Погода, конечно, неподходящая для задушевных разговоров, но времени терять нельзя, надо постараться узнать об Адаме побольше.

— Вы часто покупали Марии цветы?

— Да. Кроме Дня святого Валентина. Мне было строжайше запрещено дарить их ей в этот день. Слишком банально.

— И что же вы ей дарили?

— В прошлом году — грейпфрут. А в позапрошлом — лягушку.

— Грейпфрут — это интересно. Но лягушка?!

— Да, чтобы Мария ее поцеловала, и лягушка превратилась в прекрасного принца.

— Боже, ну какая пре-е-елесть.

— Вы хотите вселить в меня уверенность в себе или наоборот — ее разрушить?

— Пардон. Надеюсь, она всей душой полюбила эту лягушку.

— Представьте, да. Мы оба полюбили Увальня. Но потом он удрал через балкон.

Тут он улыбнулся, как будто вспомнил что-то забавное.

— Вы чего?

— Да так, ерунда…

Его улыбка заинтриговала меня, мне вдруг приоткрылся другой Адам, нежный и романтичный.

— Нечего скрытничать, рассказывайте. У нас секретов нет, забыли?

— Правда, это ерунда. Ничего особенного. Я просто однажды подарил ей не тот цветок.

— Что за цветок?

— Кувшинка. Ей нравится эта картина. Моне, да? — Он замолчал, как будто все стало ясно.

— И в чем соль?

— Ну, я решил подарить ей кувшинку. На День святого Валентина, в виде исключения. Я был в парке, увидел их в пруду и подумал про Марию. И полез в воду, чтобы сорвать ей цветок.

— Прямо в одежде?

— Ага. — Он рассмеялся. — Там оказалось глубже, чем я ожидал. Примерно по грудь, но отступать было глупо. Меня едва не поймали служащие парка.

— Наверное, там нельзя рвать кувшинки.

— Да в том-то и дело. Я ошибся. Это были не цветы, а просто листья кувшинки. Пришлось сорвать ей этот лист. — Он улыбнулся. — Я еще удивлялся, что она в них такого нашла особенного?

Я рассмеялась.

— Вы дуралей. Как можно перепутать цветок кувшинки с листом?

— А по-моему, это совсем несложно. В любом случае ей понравилось. Она даже фотографию сделала, со свечами, и повесила у нас в квартире.

— Здорово. — Я улыбнулась. — Значит, вы оба романтики?

— Наверное, можно и так сказать. — Он пожал плечами. — Мы весело жили. — И тут же решительно поправил себя: — Живем.

Как ни странно, мне стало грустно. У нас с Барри не было таких историй. Я попыталась вспомнить хоть одну, не для того, чтобы рассказать ее Адаму, а просто для себя. Нет, ничего такого веселого у нас не было. Барри и в голову не пришло бы сделать что-нибудь в этом роде, да и мне, по правде сказать, тоже. Но я хорошо понимала, какие отношения были у Адама с Марией. Непринужденные, радостные, особенные, только их.

Мы заблудились на дорожках парка, я старалась изо всех сил, чтобы Адам увидел, сколько вокруг всего замечательного. Я ничего не смыслю в растениях, так что приходилось останавливаться и читать таблички. Адама я просила читать латинские названия, и мы хохотали, когда он безбожно их перевирал.

— Похоже на всяких бронто-, гадро— и прочих динозавров.

— Похоже на бронхит, гастрит и дизентерию. — Он сунул руки в карманы, чтобы немного согреться. — Вы знаете, доктор, у меня вчера опять был приступ prunus avium.

— И что это такое?

Он наклонился к табличке.

— А это черешня, ни много ни мало. Представляете, так ее зовут.

— Кстати, я даже не знаю, как вас зовут. В смысле вашу фамилию.

Он помрачнел, веселый блеск в глазах угас, и я поняла, что затронула больную тему.

— Бэзил.

— А, как шоколад, — пошутила я, чтобы поднять ему настроение.

— Или как трава. Базилик.

— Нет, ну вы же знаете этот шоколад, у них еще слоган: «Ешь „Бэзил“, о нем ты грезил».

Это действительно чуть ли не самая известная шоколадная марка в Ирландии, ей уже лет двести, не меньше. Скажи «Бэзил» любому ребенку, и он сразу улыбнется. Однако Адам и не думал улыбаться. Я смущенно добавила:

— Извините, вы, наверное, всю жизнь это слышите.