– Вы не боитесь последствий, господин Валькур?.. Я имею в виду, власти могут превратно истолковать ваши поступки.

Валькур медленно поднял руку, словно в знак примирения, желая сказать: достаточно, я ухожу, этот цирк меня утомил. Конечно, он предполагал, какие могут быть последствия его разоблачений. «Конечно, боюсь», - думал он, глядя на рынок, куда уже никогда не вернется торговать табаком Сиприен. Он прекрасно осознавал, что каждый шаг, каждый поступок превращает его в пленника, отрезая пути к отступлению. Как можно молча наблюдать за происходящим? Тем более когда в твоем номере рядом с Жантий спит малышка. Нельзя допустить, чтобы однажды она оказалась совсем одна, кто-то должен рассказать ей о смерти ее родителей, об убийцах и абсурдной ненависти, толкнувшей их на это преступление. Никого другого, кроме себя и Жантий, он не представлял в этой роли. Статья, репортаж, возможно, взволнуют общественное мнение и повлияют на правительство, а потом об этом узнают в других странах, убеждал себя Валькур, проходя мимо «Кигали найт», где на всю катушку отрывались французские десантники. «Какой же я идиот! Должны погибнуть десять тысяч африканцев, чтобы один-единственный белый человек насупил брови, даже если он и сторонник прогресса. Нет, даже десять тысяч недостаточно. К тому же такая смерть лишена всякой привлекательности. Она как позорное пятно на теле человечества. Трупы, разрубленные людьми, разодранные стервятниками или бродячими собаками, не показывают по телевизору. А вот печальные жертвы засухи, дети со вздутыми животами, чьи огромные глаза не вмещаются в телеэкран, умирающие от голода и стихийных бедствий, - вот это может взволновать. И тогда уже формируют комитеты, мобилизуются работники гуманитарных миссий. Поступают пожертвования. Дети подбадриваемые обеспеченными родителями, разбивают свои копилки, Правительства, улавливая флюиды народной солидарности, начинают буквально драться за возможность оказать гуманитарную помощь. Но, когда вполне обычные люди убивают себе подобных, таких же обычных людей, с особой жестокостью, подручными средствами"тогда мы отводим глаза. А если это еще и такие никчемные люди, как те, что живут здесь…» Валькур сам не очень-то понимал зачем, но решил в очередной раз побеспокоить канадского генерала. Он не питал никакой надежды повлиять на ход событий, но все же настоял на приеме.

Военный вежливо его выслушал, периодически что-то царапая в желтом блокноте. Ничего или почти ничего такого, чего бы он уже не знал, Валькур ему не сообщил. В свое время генерал просил у ООН разрешения вмешаться и захватить склады с оружием, которое экстремисты собирались раздать населению. Другой канадский генерал, занимавший пост в ООН, отказал ему.

Валькур не мог понять, зачем тому необходимо одобрение извне или усиление контингента для проведения операции. Согласно мандату его обязанности заключались в защите гражданского населения столицы. Нескольких десятков бельгийских десантников хватило бы, чтобы за одну ночь очистить город от всех этих застав. А в Кигали, и он это знал, убивали ежедневно и еженощно. И речь шла не об отдельных случаях, которые можно было бы списать на вылазки экстремистов. Даже представители жандармерии участвовали в бесчинствах.

– Да, если бы я трактовал мандат как разрешение действовать, у меня было бы достаточно поводов вмешаться, но не один я наделен такими полномочиями, я солдат, который в спорной ситуации прислушивается к мнению вышестоящих. С точки зрения политики, все не так просто. Конечно, я хотел бы защитить мирное население, но не хочу рисковать жизнями солдат, даже одной-единственной, не имея на то письменного разрешения. Я здесь не для того, чтобы спасать руандийцев, а чтобы следить за соблюдением мирных соглашений, подписанных в Аруше[36]. Что касается жандармерии, мы прекрасно сотрудничаем с полковником Теонестом, который ее возглавляет. Это человек слова, профессионал, он уверяет меня, что наказывает виновных за бесчинства и оплошности.

Вот оно как. Для ООН жестокое убийство Сиприена, его жены и детей представляло собой оплошность.

– А если начнется великая чистка тутси и их сторонников, к чему настойчиво призывают экстремистские издания и радио, что вы будете делать?

– Ничего, месье. Сил, имеющихся в моем распоряжении, недостаточно для вмешательства. В подкреплении мне отказали. Мы будем защищать здания и персонал ООН и, вероятно, иностранцев, если это не поставит под угрозу жизнь моих солдат. В остальном это внутренняя проблема руандийцев.

– Вы же знаете, что будет резня.

– Уже была в провинции Бугесера. Говорят о тысячах убитых.

– И вы ничего не делаете.

Генерал выглядел измученным. Он исполнил свой долг: отправил несколько информаторов в города, те подтвердили слухи и собрали свидетельства. Все эти данные, как он уже говорил, он отправил в Нью-Йорк, но вышестоящее начальство попросило его продолжать наблюдать за ситуацией и поставить в известность, если вдруг возникнет угроза безопасности представителей ООН, находящихся в стране. Он готовил план эвакуации многонациональных сил, а также иностранцев. Генерал поблагодарил Бернара за то, что тот пришел его предупредить, но больше времени ему уделить он не может.

Возвращаясь в отель, Валькур столкнулся с Рафаэлем и сказал ему: «Забудь про "голубые каски", они не двинутся с места. Вы предоставлены сами себе». И пояснил. Генерал предпринял все меры, что-бы оправдать как свою нынешнюю пассивность, так и будущую беспомощность. Просил разрешения, которое ему - он сам это прекрасно понимал - совершенно не нужно, у таких же чиновников, как и он. Естественно, ему отказали. Слал отчеты с требованием увеличения контингента, зная, что ни одна страна не хочет отправлять свои войска в Руанду, но зная и то - а это куда серьезней, - что те несколько тысяч солдат, которые у него есть, могут за считанные часы нейтрализовать экстремистов из президентской гвардии вместе с их основными соучастниками. Валькур, как и генерал, присутствовал на учениях руандийской армии, во время которых изо всех сил старался сдержаться и не расхохотаться, чтобы не оскорбить ни хозяев, ни их французских наставников, смотревших по сторонам, пока их ученики беспорядочно метались, словно скауты, впервые попавшие в лес. Руандийская армия представляла собой весьма печальное зрелище. Несколько сотен профессиональных солдат могли взять столицу под свой контроль за считанные часы. Силы ООН в Руанде нуждались не в усилении, а в смелом лидере. Все западные эксперты знали об этом, да и ооновский генерал тоже.

– Рафаэль, я больше ничего не могу сделать. Все это чудовищно. Я пытался, я сделал все, что в моих силах. Вначале, ты помнишь, я хотел расшевелить демократию при помощи телевидения. Потом хотел бороться со СПИДом, сняв о нем фильм. Телевидения так и нет, фильм, вероятно, я никогда не закончу. Остается Жантий и ребенок. Может, хоть двух человек мне удастся спасти.

Несмотря на все более укоренявшееся в нем ощущение собственной беспомощности, Валькур написал большую статью об убийстве друзей, о надвигающемся геноциде и созерцательно-спокойном отношении сил Объединенных наций. Он разослал ее в двенадцать редакций, с которыми поддерживал связь, в большинстве своем канадских. Лишь скромный католический еженедельник из Бельгии согласился опубликовать статью. Его это не очень удивило.. В 1983 году, как и сотни других журналистов, он получил пресс-релиз гуманитарных миссий, работавших в Эфиопии. В нем говорилось, что страна на пороге беспрецедентного по масштабам голода, который грозит гибелью миллиону человек. Газеты, телевидение, все инстанции ООН и все посольства получили один и тот же пресс-релиз и доклады, подробно излагающие показатели дождемеров, климатические прогнозы, характеристики влажности почвы, данные о состоянии запасов зерна, нехватке и плохом качестве семян, испортившихся вследствие длящейся уже год засухи. Как и все остальные, Валькур не откликнулся на крик о помощи. Только когда он сам увидел рахитичных детей, падающих на дорогах в обморок перед камерами Би-Би-Си, он поехал в Эфиопию, подоспев как раз к самому разгару трагедии.