— Попотчую, чем Бог послал, — говорил он с важностью. — Вчера на ночь накормили меня какой-то польской дрянью, а ныне я велел своим поварам приготовить наш обед — по-московски... А этот молодец, сынишко твой, что ли? Весь в тебя! И ростом такой, и брови так же насупил. Пусть и он придёт, потрапезует с моими дворянами — на людей поглядит...

Обед по тогдашнему московскому обычаю продолжался часа три. Отец Герасим и сын его Яков, далеко не избалованные роскошным столом, с удовольствием вкушали жирный без соли обед, к концу которого половина обедавших была навеселе, а некоторые — так совсем пьяны. Посол заметил, что отец Герасим очень мало пьёт. Поэтому он велел налить вина в большую серебряную кружку, подал ему и пригласил выпить.

— Благодарю почтенного посла! — ответил со спокойным достоинством отец Герасим. — У меня положено никогда не пить более одной рюмки, и я уже выпил свою меру за здравие государя.

— Ну полно, батька! Пей, когда велят!..

— Ещё раз благодарю почтеннейшего посла! — отказался священник и, привстав с места, поклонился.

— Уж как я не люблю этого, когда со мной спорят! Пей, говорят тебе, не то худо будет!..

— Я не могу больше пить, и больше пить не буду!

— Эй, человек! — вскричал раздосадованный посол. — Вылей попу эту кружку на голову!.. Что, будешь пить?

Священник с удивлением взглянул на посла и, приняв эту грубую выходку за неудачную шутку, опять выпить отказался.

— Не хочешь? Ну так вольному воля... Человек! Делай, что велено!..

Тотчас проворный слуга схватил кружку и опрокинул её над головой отца Герасима. Вино хлынуло широкой струёй и потекло по седым волосам священника. В то же мгновение поповский сын, с остроконечным столовым ножом в руке, в два прыжка очутился возле отца, с силою бешенства оттолкнул слугу, взял отца за руку и потащил его к дверям.

— Стой! Держи его! Лови! — закричал посол.

Несколько дворян и слуг бросились к поповичу, но принуждены были расступиться перед взмахами его ножа. Яков с отцом благополучно выбрались на парадный двор, миновали костёл, молча и быстро прошли по площади и вошли к себе, не повстречавшись с попадьёй. Она в это время где-то в кладовой занималась солением на зиму грибов.

Молча снял отец Герасим намоченную одежду, молча надел ветхий подрясник и, подойдя к сыну, угрюмо смотревшему в окно, слегка тронул его за плечо.

— Ну что, Яша? — сказал отец, стараясь взять шутливый тон. — Попали мы с тобой в передрягу! И правду говорит псалмопевец: «Блажен муж, иже не иде в совет нечестивых...» Да полно, сынок! Не хмурься! Это было для нас полезным указанием...

Яков снял со своего плеча отцовскую руку и нежно поцеловал её.

— Да, указание полезное и страшное, — молвил он печально. — Мы едва унесли ноги. В этом ли, по-твоему, заключается указание?

— Я думал несколько иначе! — ответил священник. — Мы давно знаем, давно слыхали, что в Московском государстве нравы суровые, почти дикие. Мы увидели подтверждение этому. Мы убедились, что в московской земле образованные люди крайне нужны, что этой стране пора проснуться, и слава тому, кто первый решится отдать свои силы на борьбу с тьмой, с варварством, с невежеством, с дикостью...

В это время вошла попадья и стала с великим участием расспрашивать и о посольстве, и об обеде, и сколько народу было за столом, и отчего такой большой обоз со всякой кладью тянется за посольством.

— Я насчитала двести четыре воза. Неужели это все подарки!

— Да, это все подарки, — ответил сын.

— Да что же с вами сделалось? — спросила попадья. — Каждое слово приходится вопросом вытягивать, точно как будто не солоно хлебали или как будто на похоронах были, а не на пиру...

— От похорон недалеко было! — горько улыбнулся отец Герасим, вспомнив, как опасно сверкал нож в руке его сына.

— Господи, какое мучение! Да говорите же, что такое было?

— Не торопись, женщина! Всё узнаешь. Разве от тебя, верного товарища моего, было что-нибудь скрыто?

— Подожди, отец, я расскажу! Тебе труднее будет говорить, — сказал Яков. — Ты был так жестоко оскорблён...

Отец Герасим поглядел на него с кротким упрёком и сказал:

— Нет, Яша! Ты, верно, ещё плохо меня знаешь. Я вовсе не оскорблён был. Подумай, и ты согласишься. Будешь ли ты оскорблён, когда дикий зверь на тебя кинется и, например, столкнёт тебя?..

— Мучители вы! Будете ли, наконец, толком говорить? — вскричала попадья, теряя терпение и начиная бояться за своего мужа.

— Дело вот в чём, матушка! — заговорил Яков, спеша удовлетворить любопытство матери. — Только ты, пожалуйста, не пугайся. Ты спрашивала, сколько народу было за обедом... За особым столом сидел посланник с отцом и маршалком Бучинским. За другим столом обедали посольские дворяне. Всех-то их приехало сорок человек, но за обедом сидели тридцать девять, а сороковой лежал где-то обложенный примочками, потому что утром был жестоко высечен по приказанию посланника. Я расспрашивал, за что?.. Мне очень просто объяснили: за то, что утром выпил стакан вина, чтобы прошла головная боль от вчерашнего пьянства. Посол это заметил и наказал виновного...

— Да ты это неправду говоришь, Яша! — остановила его попадья.

— И я не знал этого! — сказал священник.

— К несчастью, это сущая правда, — ответил Яков. — И что всего ужаснее, это равнодушие, с которым говорят об этом сами московские дворяне. Быть избитыми палками и розгами, это у них самое простое, будничное, естественное дело — вот что ужасно! Я подумал, что в этом надо винить особенно свирепый нрав посланника; но говорят, что он человек добрый, простой, знающий службу и, к удивлению, недурно говорящий по-латыни. Он уже не первый раз исполняет посольскую должность, и от царя Бориса даже ездил к императору.

— Господи! Какие же они дикари! — всплеснула руками попадья.

— Да, истинно дикари! — согласился отец Герасим. — Выпив несколько неумеренно вина, посол хотел, чтобы и я упился, а так как я этого не могу, то он велел вылить мне вино на голову. Слуга-раб исполнил это неразумное приказание, а твой сынок — похвали его за это — чуть не резаться был готов за это с десятками слуг-рабов и рабов-дворян.

— Ах ты мальчишка глупый! — бросила с укоризной мать. — Ведь они тебя на клочки бы разорвали, и с отцом-то вместе.

— Выслушай, матушка, а после брани, пожалуй. За пьяным шумом я едва расслышал, что посланник о чём-то заспорил с отцом. Вслушиваюсь: приказывает слуге вылить вино отцу на голову. Я подумал сначала, что это грубая, дикая шутка. Но нет, вижу: слуга берёт кружку и разом всё выливает. Бросаюсь к отцу, а он сидит, просто ошеломлённый: вино течёт по лицу, по платью, а он в изумлении не может шевельнуться... Оттащил я его к двери, а тут бросились нас останавливать, но испугались ножа и расступились...

— Слава Богу! Слава Богу! — повторяла попадья, сотворяя крестное знамение. — Но никого не задел? Нет?.. Ну слава Богу! Теперь-то тебя не будет тянуть в Москву, я думаю...