И наконец жирную точку в разговоре об идеологическом окрасе «ярославского мятежа» ставит одна из акварелей участника его подавления, самодеятельного художника А. Малыгина. Работа близка по своему стилю к советскому лубку. Она была выполнена в 1926 году и называлась «Славное побоище Красной армии с Савинковым в Ярославле в июле 1918 года». На ней была изображена схватка двух всадников – «красного» и «белого». Поскольку кавалерия во время июльских событий была только у красной стороны, то считать эту работу «историческим документом» не приходится. Впрочем, есть в ней очень интересный элемент – это униформа «белого» всадника, которая явно указывает на принадлежность к забайкальскому казачеству, а флаг точь-в-точь повторяет полотнище Азиатской дивизии барона Унгерна. Отличие состояло лишь в вензеле, у Унгерна это была монограмма МII (1-я Инородческая дивизия имени Его Императорского Величества Государя Михаила II), в то время как на «ярославской» акварели значились латинские цифры, обозначающие «два с половиной». В данном случае автор подразумевал «второй с половиной Интернационал», пугалку, позаимствованную из советской пропаганды середины 20-х годов. Расположенные по углам желтого знамени черные свастики не имели отношения к фашизму: итальянские фашисты этот символ не использовали, а гитлеровские национал-социалисты были еще партией настолько карликовой, что о ней не все слышали даже в Германии. Казалось бы, какая связь между Унгерном и Ярославлем? От волжского города до Забайкалья по меньшей мере четыре тысячи километров. Однако использование флага, по мнению Малыгина, должно было указать на идеологическое родство «белого Ярославля» и Азиатской дивизии, которая в рамках «белого движения» считалась самым радикальным монархическим формированием.

Есть в истории Гражданской войны в России словосочетания, которые, прибегая к нынешней терминологии, можно было бы назвать «популярными мемами», однако, с другой стороны, они как бы вызванные из глубин подсознания отблески архетипов. Вне всякого сомнения, лидерами в этом списке являются «ледяной поход» и «психическая атака». Случавшиеся неоднократно, они оказались буквально воспеты массовой культурой. Хотя наряду с ними были явления, не менее известные, но все-таки не поражавшие своим героическим размахом. Взять хотя бы «баржу смерти». Если внимательно изучать историю гражданской войны, то «баржи смерти» можно обнаружить в Уфе, в Крыму, под Царицыном, в Ижевске, в Сарапуле. Однако все-таки начало мифа о «барже смерти» кроется в событиях, происходивших именно в Ярославле. Надо отметить, что сразу же после захвата города офицеры-добровольцы понятия не имели, что делать с арестованными советскими деятелями и красноармейцами. Подобная «растерянность» привела к тому, что в городе начались массовые расправы и самосуды. Причем, вопреки распространенному в советской литературе мнению, с большевиками расправлялось отнюдь не «озверевшее офицерье», а сами ярославцы. Опасаясь, что этот процесс выйдет из-под контроля, Перхуров распорядился незамедлительно укрыть в подвалах всех арестованных. На 6–7 июля в Ярославле не было какой-то единой «белой» тюрьмы. Наиболее «значимых» заключенных разместили в подвале дома Лопатина, то есть в непосредственной близости от штаба белогвардейцев. Например, об этом вспоминал арестованный в начале выступления член ревтрибунала К. Терентьев: «Что было сил мчались на квартиру обдумать план и всю ночь мечтали, каким способом выбежать к своим, и утром снова попросили явиться в штаб, сопровождая штыками, да еще посадили на автомобиль, только не обоих с братом, а меня одного. Привезли в здание Коммунотдела, представили революционному полевому суду, сидящему посредине большого зала, где и указали, что он член Исполкома, член Революционного Трибунала, а посему применить высшую меру наказания… или запереть куда-либо в подвал, что и было исполнено. Заперли в темный чулан в доме Лопатина, в котором я и находился около семи или восьми суток, без куска хлеба, и только какими-то случайностями потребовался этот чулан под лестницей, кому – не знаю, но отперли и, увидев в нем меня, волокли наверх и здесь дали чашку чаю, кусок хлеба и селедки».

Аресты производились не только в центральной части города, но и в заволжской, что само по себе затрудняло создание единого центра содержания арестованных. Об этом сообщалось в кратких мемуарах большевика А. Васильева: «С какой радостью и наслаждением объявили они меня арестованным. Я, не имея с собою оружия, принужден был подчиниться. Слышу голос одного из мальчиков: „Ваша власть пала, и вас всех повесят!“ Я молчу, чувствуя, что мои слова бессильны. Иду дальше по направлению к мастерским, попадается женщина. Я заметил, что она от радости происходившего и негодования ко мне решила плюнуть и своей слюной обрызгать идущего арестанта. Привели в мастерские, сначала в заводской комитет, затем раздалась команда: “Веди всех в вагон”. Нас арестованных было уже 15 человек. Ждем… То придет рабочий, скажет: общее собрание рабочих постановило всех освободить, а другой сообщит: всех расстрелять. Наконец, является целая банда вооруженных белогвардейцев. Несколько человек освобождают, а нас 8 человек гонят в штаб на набережную. Там допросы. Насмешки со стороны допросчиков и страшная жажда попачкать руки в нашей крови. Допросили… Ведут дальше в бывший участок полиции. По дороге попадается разъяренная буржуазия, которая кидала палками по нашим ногам, ругая и стараясь с нами расправиться. Пришли, и там допросы производились меньшевиком Абрамовым. Здесь еще строже: за всякое слово в свою пользу получал ответ от белогвардейского офицера: „Молчать, сволочь!“, сопровождаемый ударом приклада в спину. Это было все за Волгой».

Когда начались активные обстрелы города, стало ясно, что одновременно воевать и обеспечивать безопасность узников не представляется возможным. Именно тогда комендант города генерал-майор Веревкин предложил Перхурову переместить всех заключенных на волжскую баржу. Позже во время допросов Перхуров показал следующее: «У меня в качестве помощника был генерал Веревкин – комендант города – и генерал Карпов, который был начальником городской охраны. Он наблюдал за внутренним порядком в городе. О том, что происходит в городе, я получал официальные донесения от него. Ввиду того, что помещения не было, они предлагали поместить арестованных на баржу на Волге. Они мотивировали это тем, что Волга – это наиболее безопасное место».

Транспортировка арестованных на баржу осуществлялась из разных мест и разными способами. Упоминавшийся выше Васильев вспоминал: «Нас посадили в бывший Пастуховский дом, где помещался главный штаб белой армии. Сидим ночью. Красные начинают нащупывать, и сидеть стало жарко. Мы, арестанты, стали волноваться, нас было минимум 200 человек. Вдруг стоящий у двери белогвардеец крикнул: „Не волноваться! Приказано ручными гранатами успокаивать!“ Утром в 4 часа всех выгнали и стали группировать. Я попал в группу 60 человек „баржевиков“. Ведут, а пули свищут и снаряды рвутся. Ужасная картина… Кругом трупы убитых и во дворе, где нас группировали, привезли с позиции несколько человек убитых белых. Нас конвоировало исключительно офицерство, человек 20. Куда? Нам еще не было известно. Когда подошли к Волге, большинство из нас решило: „Привезли топить“. Но нет, погнали на паром, за Волгу. Здесь красные так и сеют по парому. Все легли. Офицеры, видимо, плохо обстрелянные, заежились куда больше арестантов. Мысль арестантов мелькнула другая: решили, что нас заведут за Волгу в лес расстрелять. Я с товарищами намеревался бежать как знающий хорошо местность и надеялся, что необстрелянные прапоры растеряются… Но оказалось иначе. Нас на пароме повезли на баржу».