В архивах Владимира Александровича Мясникова сохранились воспоминания красноармейца Дмитрия Палкина, который был захвачен в плен в первый же час выступления, так как нес наряд непосредственно в доме Лопатина. В его записях о дальнейших событиях сообщалось следующее: «Вечером нас перевели на площадь Богоявления в помещение ремесленной школы, где сейчас находится почтамт. За ночь к нам насажали около двухсот человек. Утром нас построили во дворе. Вышел полковник Перхуров и приказал увести нас, приказав конвою в случае сопротивления стрелять. Привели к Волге садили на паром. Буксир потащил паром вниз. У Арсенала стояла баржа-гусана с дровами из Молоти, пришедшая на кожевенный завод Эпштейна».

Традиционно на Волге стояло очень много барж. Некоторые из них были весьма необычные. Например, 25 сентября 1917 года в Ярославль прибыли три баржи, которые оказались груженными до самого верха бесценными экспонатами петроградского Артиллерийского исторического музея. Это были старые бронзовые орудия и архивы, которые сопровождали прапорщик Курышев и три канонира 1-й тяжелой артиллерийской бригады. Бесценную коллекцию хотели спасти от катаклизмов. Однако по трагическому стечению обстоятельств события в Ярославле оказались страшнее любого революционного угара. В охваченном огненным вихрем городе полностью сгорели несколько контейнеров со знаменами и оружием: всего около 2000 знамен (в том числе ценных, стрелецких), все трофеи, собранные в ходе Первой мировой войны, 300 экземпляров старинного огнестрельного и холодного оружия. На баржах были повреждены 54 ценных орудия, а в волжской воде погиб архив второй половины XVIII столетия и частично первой половины XIX столетия. Впрочем, водную тюрьму устроили не на одной из музейных барж. Как уже говорилось выше, для этого использовалась так называемая гусана – временная дровяная баржа, которая по прибытии в пункт назначения сама разбиралась на дрова.

В связи с «контингентом», который оказался запертым в водной тюрьме, возникает два вопроса. Во-первых, это его состав. Во-вторых, численность заключенных. Традиционно принято считать, что на барже находились только большевики и самые активные деятели советской власти. Лишь в одном месте в «Красной книге ВЧК» мелькнула такая фраза: «Аресты производились на квартирах и на улицах, и, таким образом, в их лапы попали свыше 200 человек советских служащих, красноармейцев и интернационалистов из австрийских и германских военнопленных». На этом и заканчивается официальное упоминание «германцев», находившихся на барже. Впервые на эту сторону сюжета обратил внимание В.А. Мясников. В частности, он обнаружил воспоминания бывшего бойца «летучего отряда» милиции (одного из немногих не перешедших на сторону повстанцев) Леонида Петровича Маркова. Тот не только указывал на то, что в первые дни «водного заключения» на барже было много немцев, которых хорошо снабжали продовольствием по линии «миссии Балка». Марков пишет: «Вначале германцы добровольно делились продуктами, затем мы их стали отбирать». Если судить по косвенным упоминаниям в документах, то на четвертый или пятый день боев почти все немецкие военнопленные были сняты с баржи и переправлены в город, в безопасное место.

Опять же, если говорить о партийном составе «русских» заключенных, то не стоит предполагать, что на барже оказались только коммунисты. Например, во время суда над Перхуровым сторона обвинения позволила себе следующую фразу: «Да, но на барже была разная публика, и коммунистов было меньшинство». Из сохранившегося в архивах «Списка лиц, заключенных на барже, стоящей на р. Волге, и подлежащих перевозу в ведение начальника комендантской роты с зачислением их содержанием за военным судом» можно хотя бы приблизительно установить, кто оказался на «барже смерти». Публика была действительно пестрая. Например, среди заключенных был губернский военный комиссар, левый эсер, уроженец деревни Борисовка Мышкинского уезда Александр Флегонтович Душин. Его арест был продиктован не столько партийной принадлежностью, сколько должностью, занимаемой в советских органах власти. Не совсем понятно, за что был арестован и направлен на баржу бывший городской голова, врач Федор Сергеевич Троицкий, любитель модной жизни и один из первых ярославских обладателей частного автомобиля. Была на барже масса беспартийных красногвардейцев. В.А. Мясников в одной из своих публикаций отмечал, что «водяная тюрьма была интернациональна – наряду с русскими здесь томились украинец Иосиф Чечель, поляк Александр Сакновский, латыш Мартин Кушке, еврей Киш Гиршман, серб Милан Кусан, немец Фриц Букс». Впрочем, одним из самых показательных заключенных был некоторое время возглавлявший местную ЧК губернский административный комиссар Федор Большаков. «Белая» пропаганда могла бы использовать его образ в качестве «идеального» комиссара-злодея. После ареста в его номере в Кокуевской гостинице (более известная как «Кокуевка») повстанческий патруль обнаружил настоящую «пещеру Аладдина» – почти целый пуд золотых изделий (портсигаров, колец, медальонов), несколько пудов серебра, включая серебряное паникадило из Риги, которое было эвакуировано в 1915 году в Ярославль, а еще бриллиантов примерно на 700 каратов.

Если обратиться к рассмотрению второй проблемы, то обнаружится, что упоминаемое в различных источниках количество заключенных очень сильно разнится. Всё это привело к тому, что лет 20 спустя после подавления «мятежа» только самый ленивый ярославский коммунист не мыкался в 1918 году на «барже смерти», которая по своей вместительности уже более напоминала океанский трехпалубный лайнер. В упоминавшемся выше списке, который датирован 14 июля 1918 года (то есть датой после вывоза с баржи немцев) значится 82 имени. Однако сведения, которые обычно приводятся в «Красной книге ВЧК», сообщают о 109 людях. «Белогвардейцы разбили всех арестованных на группы и одну из таких групп в количестве 109 человек посадили на баржу с дровами на Волге». На судебном процессе над Перхуровым бывший на барже Путков (в списке заключенных, скорее всего, обозначенный как Петр Филиппович Пушков) на вопрос «А сколько всего сидело в барже?» ответил: «Человек до 300». Есть и другая крайность. Например, сумевший сбежать из плавучей тюрьмы милиционер Аладин утверждал, что «на барже было около 30 человек красноармейцев». Впрочем, во многих свидетельствах сообщалось о том, что количество заключенных на барже постоянно менялось. Например, в какой-то момент с нее было вывезено четырнадцать «наиболее революционных товарищей», которых намеревались расстрелять в городе. Среди них были упоминавшиеся выше Душин и Большаков. Впрочем, по каким-то, не слишком понятным даже для самого Перхурова причинам, дело до расстрела не дошло. Не исключено, что их планировалось использовать либо в качестве заложников, либо в качестве парламентеров. Сцена на суде выглядела следующим образом: «А Вы не помните случай на 4–5 или 6 день мятежа было приговорено к расстрелу четырнадцать человек? Они и были сняты с баржи, но по неизвестным причинам расстреляны не были». Перхуров: «Я помню только один приговор. Этот приговор я не утвердил. Возможно, что этот приговор мне не был представлен на мое утверждение, а без этого они привести в исполнение его не могли».

Если говорить о весьма популярной в советское время версии, что, попав на «баржу смерти», с нее нельзя было выбраться, то это было большим преувеличением, которое базировалось лишь на некоторых свидетельствах: «С баржи даже воды было нельзя достать, потому что как только голову высунешь, так сейчас же сестра милосердия, которая сидела около Арсенала, стреляла из пулемета». «Да. А потом воды было страшно трудно достать: как только высунешься из баржи – так хлоп». Однако есть менее удобные воспоминания Ефима Ивановича Гарновского, в которых говорится, что 17 июля под обстрелом «белые» вывезли с баржи полторы дюжины самых обессиленных заключенных. «Под усиленным конвоем нас привезли в белый штаб – в здание госбанка. Несколько часов держали во дворе. Глумились, плевали в лицо. Василия Попова с полного размаха ударили по физиономии. Четыре часа стояли у стены. Грозили расстрелять. Потом под артобстрелом повели в лазарет по Пробойной улице. Комендант лазарета тоже грозил расстрелом. Лучше относились врачи, особенно смотритель лазарета Трифонов. Они создали сносные условия для лечения и питания». Сведения о том, что в «белом» лазарете на улице Пробойной (ныне Советская) царили такие порядки, также подтверждаются свидетельствами, которые были собраны участниками поисково-исследовательской группы «Июль 1918».