Однако странным образом мы с Бобом добрались до Вашингтона, не заметив ни единого перышка из головного убора индейца. Везет же иногда! Солнце освещало круглый мраморный купол Капитолия[127], где, очевидно, заседали конгрессмены, принимая мудрые решения. И как только им было не лень заниматься этим в такую дивную погоду, когда парки и скверы города утопали в безбрежном море цветущей вишни!

Собственно говоря, мне и вправду следовало бы печалиться. Ведь для меня и Боба это был безвозвратно последний день, который мы проводили вместе! И в автомобиле, по дороге в наш маленький пригород, я почувствовала, что это именно так. С каждым метром пути я грустнела все больше и больше. Но это еще не все! Не только безумная боль разлуки, но и кое-что совсем другое бушевало во мне все сильнее. Ведь эти раки в мягкой скорлупе, которые я подавала дорогим гостям во время своей воображаемой экскурсии в XVIII век, были определенно не такими уж свежими, как следовало бы!

— Кати, как по-твоему, тебе будет хоть сколько-ни- будь меня не хватать? — спросил Боб.

Я почувствовала, что у меня на лбу выступает холодный пот.

— Мне будет не хватать тебя каждую минуту, — жалобно ответила я.

Но умом я понимала, что, если Боб и все человечество вместе с ним в это мгновение вымрут, меня это вообще ни капельки не тронет. Я лишь со вздохом облегчения брошусь в кровать и буду лежать там в полном одиночестве и чувствовать себя отвратительно.

— Знаешь, — продолжал Боб, — когда я думаю о том, как приятно нам было вместе, я радуюсь от всего сердца.

Но вдруг он прервал свою речь. Я посмотрела на него. Вид у него был вовсе не такой, будто он радуется от всего сердца, а скорее зеленый. Да, лицо у него было точь-в-точь такое же зеленое, какое, как я чувствовала, было и у меня. Но Боб ведь не ел раков из XVIII века в мягкой скорлупе! Должно быть, дело в мороженом, которое мы купили по дороге при выезде из Маунт-Вернона. Зачем американцам нужно окружать свои великие национальные памятники и реликвии венком из киосков с мороженым?

С желчно-зелеными лицами, что нам чрезвычайно шло, провели мы все послеобеденное время, с которым связано было столько ожиданий, припаркованные каждый в своей комнате и в своей кровати. Вообще-то никого, кроме маленького негритенка Джимми и его мамы, в доме не было. У Тетушки жила в Вашингтоне замужняя старая хорошая подруга. К ней она и переехала пару дней тому назад. И это тоже было хорошо, потому что я никогда по-настоящему не верила в пользу раскаленной крышки от кастрюли, которую она обычно накладывала мне на живот. Тетушкино фирменное средство при отравлении! Родители Боба, его сестра и брат уехали в Балтимор и не собирались вернуться раньше вечера.

Однако шестилетний Джимми был замечательный санитар. На своих маленьких быстрых черненьких ножках он бегал с записками между комнатами Боба и моей.

«Как ты себя чувствуешь?» — спрашивал Боб.

«Зеленее, чем обычно», — отвечала я.

Милая Бетси, желая выказать свое расположение, прислала мне наверх с Джимми большую порцию ананасного мороженого.

Я смотрела на мороженое с отвращением, между тем как глазки Джимми сияли.

— Признайся, тебе ведь ужасно хотелось съесть это мороженое, пока ты поднимался вверх по лестнице? — спросила я.

— Да нет, ясное дело, нет! — возмущенно уверил °н меня. — Я только лизнул его.

Когда остаток мороженого исчез в его розовом горлышке, он из благодарности станцевал мне какой- то танец. Казалось, будто маленький гибкий зверек джунглей ворвался в комнату. Все тело мальчика ритмично сокращалось и так немыслимо извивалось, что я застонала на своем ложе. Его маленький задик производил впечатление совершенно отдельного, особого существа, которым мальчик мог манипулировать по своему желанию. Мои глаза вращались, когда я пыталась следить за движениями Джимми. Пожалуй, мне было бы лучше вздремнуть, но что-то неописуемо, чарующе притягательное было в этом подвижном ребенке, и невозможно было отвести от него взгляд. В конце концов у меня так закружилась голова, что Джимми, заметив мое жалкое состояние, пожалел меня и сказал:

— Самое лучшее, что вы можете сделать, мисс Кати, это выпить большую ложку касторки.

С жутким криком нырнула я в ванную комнату.

— А что, по-твоему, самое лучшее во вторую очередь, милый маленький Джимми? — спросила я, вернувшись из ванной. — Может, укокошить тебя?

Но самое лучшее во вторую очередь я уже сделала. И почувствовала себя гораздо бодрее. В общем, Джимми был моим благодетелем.

Я послала своего спасителя с новой запиской к Бобу: «Вставай, лентяй, хватит симулировать!»

Я сказала Джимми, что, если записка не поможет, пусть он заведет разговор о касторке, а лучше всего что-нибудь станцует и ему.

Вечером, когда семья Боба вернулась домой, мы устроили farewell-party[128]в честь Боба. И никогда еще люди не ели так мало из столь многих блюд. Мама Боба приготовила великолепный ужин и накрыла на стол в столовой. Однако мы с Бобом были исключительно эфирны, бледны, бестелесны и строго придерживались тем духовных.

— Кажется, они влюблены, — сказал Фред. — Они так влюблены, что из-за этого даже побледнели.

Но у других членов семьи, право же, был такой же плохой аппетит; они, должно быть, останавливались у каждого киоска с хот-догами и гамбургерами между Балтимором и Вашингтоном.

Фред сидел в углу с только что приобретенным комиксом, одним из тех серийных журналов, которые, похоже, любимейшее чтение американской молодежи. Более «приятного» чтения надо поискать! Насколько я понимаю, все сводится главным образом к тому, что прекрасных полуобнаженных женщин с пышной грудью подвергает всем возможным, мыслимым и немыслимым пыткам «приятный» джентльмен. Причем вид у него такой, будто он — помесь Бориса Карлоффа[129]и Призрака Оперы[130].

— You and your comics![131]— с видом превосходства сказала Памела Фреду.

— You and your soap operas![132]

И тогда папа Боба разразился громкими упреками: вот, мол, вкалываешь тут всю жизнь, чтобы дать детям education, а единственное, чем они интересуются, — это мерзкие комиксы и дурацкие soap operas, иными словами — дурацкие радиопередачи. Взволнованно маршируя взад-вперед по комнате, он клялся, что через два-три поколения американцы вообще разучатся читать. Они будут сидеть словно приклеенные перед радиоприемниками или телевизорами и перелистывать самые тупые страницы комиксов, чей скудоумный текст они с грехом пополам смогут прочитать по складам, с горечью сказал отец Боба, после чего включил радио, чтобы послушать репортаж о бейсбольном матче.