— Ишь ты какой, — пробормотала Маша.

— Ольга понимала, что падать вниз гораздо страшнее, чем карабкаться вверх, что нищему гораздо проще стать принцем, чем принцу нищим, она пыталась оказать Георгию психоло­гическую поддержку, приводя уже испытанный довод о том, что в жизни много чего бывает никогда, но от этого нельзя унывать. Георгий раздраженно ответил: «Как ты не понима­ешь? Это у меня никогда, а у других запросто! И самолет ку­пят, и в космос полетят! Вот что обидно!» Ольга не нашла, что возразить. При этом она сама, хоть и жалела Георгия, доволь­но легко пережила случившееся, это никак не отразилось на ее характере и психологическом самочувствии. Почему? По­тому, что она осталась во всех этих перипетиях.

— В чем, в чем? — перебила Маша.

— Перипетии — это, ну, типа — перепутаница.

— А.

— Она осталась при всех этих перипетиях сама собой. У нее остались муж, дочь и крыша над головой. Но она не знала, как это объяснить Гегоргию, потому что каждый та­кие вещи переживает не как другой, а как он сам, и свое на­строение в другого человека не всунешь, даже если он твой муж. И тут произошло следующее. Дочь что-то съела, и ее повезли в больницу с подозрением на отравление.

— Одно к другому, — вздохнул Галкин.

— Это действительно было тяжелое отравление, дело до­шло до реанимации, Георгий не выходил из больницы. Но все обошлось, и Георгий буквально на руках отнес дочку до­мой. И в тот же вечер у Георгия с Ольгой случились первые интимные отношения за два месяца. При этом Георгий сам был инициатор секса и они испытали взаимный восторг, как в дни их недавней, но прошедшей молодости. И Геор­гий сказал, глядя на Ольгу и на те многочисленные ночные окна, которые виднелись в их окно: «Действительно, никог­да у меня не будет самолета, я не полечу в космос. И "мерсе­деса" у меня не будет скорее всего. Но у них, — показал он на эти окна, — никогда не будет такой дочери. Такой умной, красивой и замечательной. И еще у них никогда не будет тебя. Пусть они куда хотят летают и ездят, пусть хоть рас­шибутся, пусть миллиарды у них, а тебя у них не будет. Ни­когда. А у меня ты есть. Всегда. Причем даром». И Георгий рассмеялся и даже шутливо показал в окно кукиш, то есть фигу.

— А то мы не знаем, что такое кукиш! — грубовато от­реагировала Маша, скрывая своей интонацией растроган­ность, которую в ней вызвал рассказ Людмилы. — И всё?

— Почти. На следующее утро Георгий повез Ольгу в аэ­ропорт, потому что ей надо было в рейс, повез на своей би­той «шестерке». Были пробки, все вокруг стояли. Георгий с усмешкой смотрел на роскошные машины вокруг и гово­рил: «Стоят. Как и мы». А потом и вовсе рассмеялся и до­бавил: «Пусть у них "мерседесы", но такой керосинки, меж­ду прочим, как моя ласточка, которая уже лет десять мрет, а все-таки едет, у них не будет. Никогда!»

Людмила умолкла.

Галкин как-то сразу заскучал, поднялся, сказал:

— Пойду посмотрю, как там Серега справляется.

— Иди, иди, — иронично напутствовала Маша. Потом она долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.

— Постой, Людмила! А ведь ты как-то отпрашивалась, я помню, говорила, что у тебя сын заболел и в больницу по­пал с отравлением. Ты тогда вообще какая-то не такая была. И, кстати, когда мы воркутинским триста семьдесят шестым ездили через Вологду, ты у местных спрашивала, почем у них дома.

— Ольга меня и просила тогда узнать, — ответила Люд­мила. — А отравление у многих детей бывает. Нет, со мной и моим Виталиком такого бы никогда не случилось. А если бы случилось, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так волни­тельно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, кото­рая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.

История настоящая — и фамилия настоящая, соединя­ешь — все как в жизни.

— Однажды Ольга поехала в Железноводск, в санаторий по поводу желудка, которым она страдала. Муж поехать не мог, детей в санаторий не принимали, поэтому Ольга отдала дочку бабушке, матери Георгия, а сама поехала одна. И на­чала там отдыхать и лечиться. — Тут Людмила вспомнила, что в правильных художественных книгах положено давать то, что называется портретом, то есть описание внешности, и свернула в эту сторону. — У Ольги была очень белая кожа. Но не совсем белая, а смугловатая. Но не смуглая, а все-таки больше белая. Но с оттенком, такая матовая, но не как в лам­пах, а такая теплая, будто в молоко капнули немножко кофе. Еще она была тонкая и в некоторых местах прозрачная, то есть были видны кое-где вены и жилочки.

— Это варикоз, — заметила Маша, метнув украдкой взгляд на свои ноги и тут же спрятав их под сиденье.

— Нет, ничего не выступало, просто такая особенность. В общем, у Ольги была тонкая, гладкая, белая со смуглым оттенком кожа, а лицо было все было абсолютно одноцвет­ное, никаких пятнышек и прыщиков, и только на виске вы­ступала голубая жилка.

И вот однажды, когда Ольга сидела в аллее на скамье и одиноко дышала воздухом, не желая никакого общения, к ней подсел мужчина. Но он не стал сразу хамить и приста­вать, он просто посмотрел со стороны и вежливо сказал: «Ка­кая у вас на виске замечательная жилочка! Сроду не видел такой красоты!». А после этого, видя, что Ольга не настрое­на продолжать разговор в таком духе, извинился и ушел. Но через два дня, когда Ольге поменяли диетический стол на другой и пересадили, она оказалась за одним столом с этим мужчиной. Он улыбнулся и опять-таки без хамства, вполне приятно сказал: «Здравствуйте, женщина с жилочкой». Оль­га тоже поздоровалась — безо всякого двойного смысла. А придя к себе в номер, она посмотрела в зеркало, чтобы разглядеть эту самую жилочку. Самое интересное, что она никогда в жизни не обращала на нее внимания. Так иногда бывает: пока человеку не скажешь, что в нем есть хорошее или красивое, он сам и не догадается. О плохом то же самое. Георгий вот про жилочку никогда не говорил, Ольга нравилась ему в целом, хотя и случались моменты охлаждения, как у всякой пары. Ольга поймала себя на том, что невольно думает об этом мужчине. Во время обеда он опять спросил: «Как поживает ваша жилочка?»

— Вот заладил! — воскликнула Маша. — Сам про жилоч­ку говорит, а сам про другое думает!

И почему-то обвиняюще при этом посмотрела на Галки­на, который неожиданно смутился, будто его застали врас­плох, но тут же сделал вид, что лично он всегда поступает не так, он о чем говорит, о том и думает.

— Да, — согласилась Людмила с Машей. — Ольга, будучи реалисткой, понимала, какие у него могут быть мысли. Но ее ужаснуло другое. Ее ужаснуло то, что она весь день дума­ла об этом мужчине. При этом она, конечно, знала и читала, что бывают всякие курортные романы, но не могла предста­вить, что это может случиться с ней. Поэтому она заранее отвергла мысль о возможной измене. Но вечером она целый час смотрела на себя в зеркало, хотя никогда не была склон­на к самолюбованию и трезво оценивала себя, она рассма­тривала свою жилочку, и та действительно казалась ей по­трясающе красивой, и просто удивительно, что никто за всю жизнь этого не заметил и не сказал ей. Была бы я мужчина, думала Ольга, я бы сама влюбилась в эту жилочку. В то же время она познакомилась с женщиной из соседней палаты, то есть номера, которая однажды, когда они сидели рядом на террасе, цинично сказала: «Что за санаторий, в котором нет ни одного приличного мужчины! Разве только тот, что сидит с тобой, Оля, хотя он и лысоватый, но лысые бывают очень сексуальными».