Но тотчас вспомнила об обитателях Литтондейла, о женщинах, которые старели, не успев расцвести, об их нечесаных, немытых детях, облаченных в лохмотья, и мысленно сравнила их с мечтательной, влюбленной в Тристана Кэтрин.

«Нет! Я не должна оставаться здесь. Ради дочери я обязана вернуться в мир».

Она вышла в монастырский двор. Было безветренно и душно. Вдали погромыхивал гром. Гроза в конце февраля… После сырой ветреной зимы и неожиданного тепла долину Литтондейла скрыло свинцовое грозовое облако.

Налетел порыв ветра, зашумел в ветвях, заплясал язычок пламени в лампаде перед статуей святого Мартина посреди двора. Потом вновь все затихло, и Анна услышала, как в церкви монахини поют «Magnificat»[22].

Анна подумала, что и ей, пережившей такую бурю чувств, тоже надлежит возблагодарить Господа и святого Мартина, сохранивших ей жизнь сегодня.

Со стороны монастыря в церковь вел отдельный вход. Миновав его, Анна через ризницу прошла в боковой неф на женской половине.

В церкви было полутемно, горел лишь один светильник на высокой бронзовой треноге, да на пюпитрах монахинь едва теплились крошечные фитильки. Прихожан было немного, и их тени сливались с окутывающим церковь мраком. Запах ладана, оставшийся после дневного богослужения, смешивался с запахом сырого камня.

Близ престола перед раскрытым Писанием стоял священник, сухонький, вечно всем недовольный отец Беренгар. Он служил в монастырской церкви, исповедовал и отпускал грехи, но был столь желчен и сварлив, что монахини старались обращаться к нему как можно реже. Впрочем, для живущего в такой глуши священнослужителя он был довольно образован и неплохо справлялся с обязанностями.

Анна услышала, как он читает:

– O, vos jmnes, qui transitis per viam, attendite videte, si est dolor sicut dolor meus[23].

Когда прежде Анна слышала эти слова, ее охватывала такая грусть, что она не могла сдержать слез. Теперь же, погруженная в свои мысли, она осталась спокойной. Опустившись на колени и молитвенно сложа руки, она попыталась молиться. Молитва всегда успокаивала ее, обращала душу к возвышенному созерцанию и умеряла смятение. Однако – виной тому были события дня или мучительное напряжение из-за необходимости принять важное решение – она не могла сосредоточиться на словах, которые шептали губы. Она твердила молитвы одну за другой, но души ее они не касались.

Священник захлопнул книгу и стал негромко что-то говорить, так что Анна не могла разобрать слов. Но она и не слушала, ибо внезапно увидела на мужской половине коленопреклоненного герцога Глостера. Он молился, не поднимая головы, и Анна, которая корила себя за свое неумение сосредоточиться, ощутила укол совести от того, что ей, несмотря на время, проведенное в монастыре, недостает благочестия, дабы именно сейчас погрузиться в молитву.

Не отрываясь, она смотрела на герцога.

«Он спас меня сегодня, – вдруг внятно произнес голос внутри нее. – Он спас мне жизнь, а я отвергла его. Он оберегал и защищал меня во все это тяжелое время, а я отринула его. Он явился в минуту, страшнее которой не бывает, предложил мне помощь и покровительство, но вновь получил отказ. Что же такого в этом имени – Ричард Глостер, что я готова вновь и вновь говорить «нет»?»

Она вспомнила то, что случилось семь лет назад в Киркхеймском монастыре. Учтивый и галантный вельможа у нее на глазах превратился в обезображенного яростью насильника. Вот оно! Это та точка, откуда берет начало ее недоверие к герцогу. Как избавиться от ощущения, что в глубине души он остается таким же чудовищем, каким она его увидела тогда? Все достойные рыцари, которых она знала, недолюбливали его. Ее отец был свидетелем тягчайшего преступления, какое может совершить благородный человек, – и его совершил Ричард.

«Господь всеблагий и правый! Пречистая Дева Мария! На вашу милость уповаю! Научите меня, как быть. Я не хочу изменять тому, кого по милости вашей встретила на своем пути и звала своим мужем и господином. Однако женщина слаба и не может жить одна в этом мире. Она нуждается в покровителе и защитнике. Но хватит ли моих сил, чтобы и впредь не поддаться житейским соблазнам? Моя дочь, о Господи, не должна ли я ради нее, ради ее блага сказать «да» человеку, который предложил мне свое покровительство?»

Теперь она уже не смотрела на Глостера и не сводила глаз с Распятия, словно надеясь получить спасительный знак.

Монахини на клиросе затянули псалом, и их высокие голоса удивительно стройно звучали под романскими сводами:

Te lucis ante terminum rerum Creator poseimus ut pro tuaclementia sus presul et custodia[24].

Анна вновь посмотрела на Ричарда. В странной игре света и теней его тело показалось ей еще более согбенным. Коленопреклоненный калека, увечный принц, который стал одним из самых влиятельных людей королевства, переступив через убогость своего тела и заставив склониться перед собой его непокорных недругов, – что за человек он был? Урод и воин, хромой горбун – и пэр Англии. Возможно, та жестокость, зарево которой она когда-то увидела на его лице, всего лишь знак одиночества озлобленной души.

Анна подспудно ощутила жалость к горбуну Ричарду. Его жизнь была беспрестанной борьбой, и он нес свою ношу так же, как и горб на спине.

Служба завершилась. Анна видела, как, осенив себя крестом, поднялся с колен Ричард Глостер, и невольно отступила за колонну. Сейчас она не может с ним видеться, потому что у нее нет для него ответа. На мгновение она задержалась на галерее, опоясывающей внутренний дворик, постояла, наблюдая, как при вспышках молний темная туча наползает на долину. Ощущение тупой ноющей боли в висках смешивалось с мыслью о том, что необходимо дать ответ – и окончательный… – Ричарду.

Анна прошла к себе в келью. Голые стены, узкая кровать, скамья у стены, простой сундук, на котором стоял умывальный таз с кувшином. Над кроватью висело деревянное Распятие. За него была заложена веточка кипариса и ветхий листок с начертанной латинской молитвой. Сколько печальных дней и ночей провела она здесь, сколько слез пролила, сколько чудовищных видений явилось ей в полусне. Теперь она уедет отсюда. Хочет ли она этого? Оставить тихое пристанище, чтобы лицом к лицу встретить жестокую действительность? Пожалуй, хочет.

– Я люблю эту жизнь! – сказала она с вызовом Распятию. – Мне всегда недоставало смирения. Зачем ты создал меня такой, какая я есть?

И тотчас испугалась дерзости своих слов. Она узнавала в себе прежнюю Анну Невиль – строптивую и упрямую. Даже боль утраты не смогла изменить ее.

Анна отвела створку маленького окошка, прятавшегося в глубокой нише. Оно выходило в монастырский садик, и прямо под ним росло дерево груши. Одна за другой полыхали зарницы, озаряя нижний край тучи, нависшей над монастырем. При их вспышках Анна видела крытую черепицей верхушку стены сада, а за нею кровли и крыши первого монастырского двора, резную колоколенку церкви и покатые кровли странноприимного дома, где остановился Ричард.