– Это не было похоже на меня. Теперь это правда, у меня нет больше желания жить. Для чего? Для кого?

– Для тебя был так важен… ребенок?

Снова слезы выступили на глаза Марианны, и на этот раз она не пыталась их удержать. Она позволила им катиться…

– Конечно, очень важен! Он был бы всем, что еще могло отныне остаться в моей жизни, единственным основанием для моего существования. Я жила бы ради него, вместе с ним. Я возлагала на него все мои надежды… и не только мои…

С тех пор как, придя в сознание на исходе трагической ночи, она узнала, что потеряла ребенка, Марианна в беспредельном отчаянии не переставала упрекать себя. Прежде всего за то, что в те ужасные часы совершенно забыла о своем будущем материнстве. С момента, когда она вновь увидела Язона, все то, что до тех пор имело для нее какое-то значение, внезапно исчезло перед ослепляющим откровением любви, которую она, даже не подозревая, на протяжении месяцев носила в себе. Парк в огнях фейерверка стал для нее дорогой в Дамаск, и она, как некогда Саул из Тарсы, сошла с нее слепой, слепой ко всему, что ее окружало, ко всему миру, к своей собственной жизни, слепой и к тому, чем была ее любовь, раскрывшая такую глубину, что Марианна не могла без головокружения склоняться к ней. И она безрассудно подставила под угрозу жизнь ребенка, играя собственной жизнью, пытаясь ее погубить! Она ни на минуту не подумала о нем… ни о том другом, на вилле в Тоскане, нетерпеливо ожидающем известия о рождении ребенка, с которым он связал всю свою несчастную замурованную жизнь!

Коррадо Сант’Анна женился на ней в надежде на ребенка императорской крови, которому он мог бы передать свое имя. И вот теперь, из-за ее собственной ошибки, Марианна потеряла надежду выполнить свою часть брачного договора. Князь заключил негодную сделку!

– Ты думаешь о своем таинственном супруге, не так ли? – тихо спросила Фортюнэ.

– Да. И мне стыдно за себя, мне стыдно, ты слышишь, ибо имя, которое я ношу, мне кажется теперь украденным.

– Украденным? Что за глупости!

– Я тебе уже объясняла, – с трудом сказала Марианна, – что князь Сант’Анна женился на мне ради ребенка, потому что в нем кровь Императора, и князь мог без колебаний согласиться на отцовство.

– Тогда, раз ты потеряла его, ты считаешь себя недостойной жить и, если я хорошо поняла твои теперешние планы, ты просто решила покорно ждать, пока старуха с косой не приберет тебя?

– Пожалуй, так… Но не думай, что я хочу покарать себя, желая смерти. Нет, у меня просто нет желания жить.

Фортюнэ встала, раздраженно сделала несколько шагов по комнате, подошла к окну, раскрыла его настежь, затем вернулась и села рядом с кроватью.

– Если твое желание жить или не жить связано исключительно с существованием ребенка от Наполеона, дело, мне кажется, можно легко уладить: Наполеон заделает тебе другого, вот и все.

– Фортюнэ!..

Задохнувшись от возмущения, Марианна посмотрела на подругу. Но креолка отпустила ей фрондерскую улыбку.

– Что, Фортюнэ! Подумаешь! Слово шокировало? Мне кажется, действие не производило на тебя такого же эффекта. И если есть… предрассудок, вызывающий у меня отвращение, так это лицемерие, хотя его скорее можно назвать качеством. Предоставим его специалистам этого жанра вроде мадам Жанлис или мадам Кампан и их эскадрону дурочек, если только ты не желаешь поскорей присоединиться к пищащей толпе вернувшихся вдовствующих эмигранток, которые проводят время в надежде на возвращение былых добрых нравов! Я люблю, когда вещи называют своими именами и смотрят правде в лицо! Если ты хочешь быть честной перед своим мужем-призраком, тебе надо принести ему ребенка, и ребенка от Наполеона. Вывод: Наполеон должен сделать тебе другого. Мне кажется, что это очень просто. Кстати, поговаривают, что австриячка понесла! Значит, в этом смысле он может успокоиться и посвятить себя полностью тебе!

– Но, Фортюнэ, – промолвила ошеломленная Марианна, – ты хоть знаешь, какая ты безнравственная?

– Конечно, знаю! – радостно вскричала г-жа Гамелен. – И ты не представляешь себе, до какой степени я довольна быть такой! Та нравственность, какую я встречаю вокруг себя, довольно тошнотворная! Да здравствует любовь, моя красавица, и к черту заскорузлые принципы!

Словно желая подтвердить это своеобразное объявление войны установленным принципам, снаружи внезапно донесся пушечный выстрел, затем второй и третий. Одновременно теплый ветер принес звуки музыки, не то боевой, не то траурной, и шум многочисленной толпы.

– Что это такое? – спросила Марианна.

– Ах, правда, ты же не знаешь! Это государственные похороны маршала Ланна. Сегодня, 6 июля, Император торжественно перевозит останки своего старого боевого товарища из Дома инвалидов в Пантеон. Видимо, кортеж сейчас покидает Дом инвалидов.

Теперь пушка гремела без остановки. Скорбный призыв фанфар и рокот барабанов приближались, постепенно вторгаясь через сад в мирную комнату вместе со звоном всех колоколов Парижа.

– Хочешь, чтобы я закрыла? – показывая на окно, спросила Фортюнэ, взволнованная торжественным эхом этого траурного праздника, который на один день сложил столицу к ногам самого, пожалуй, доблестного героя наполеоновской эпопеи.

Марианна жестом показала, что нет. Она слушала, она тоже слушала, внимательней, может быть, чем во время наигранной радости свадебного празднества, сознавая величие человека, покорившего судьбу, который, как бы высоко он ни вознесся, все же нашел время, чтобы позаботиться о ней. Она с волнением вспомнила о поддерживавшей ее руке, когда она испытывала адские муки. Он обещал не оставить ее и сдержал слово. Он всегда держал слово.

От Фортюнэ и Аркадиуса она узнала, что он, не щадя себя, оставался в австрийском посольстве, пока пожар не был полностью потушен, и даже спас простую горничную, осажденную огнем в мансарде. Она узнала также о его гневе па следующий день и о его правосудии: префект полиции Дюбуа сослан, Савари получил невиданную головомойку, незадачливый архитектор, построивший бальный зал, арестован, начальник пожарной части смещен, а сама часть подверглась полной реорганизации. Да, хорошо и утешительно быть предметом его заботливости, но Марианна хорошо знала, что ее страсть к нему угасла, как задутая свеча, оставив, возможно, чувства более глубокие, но несколько менее возбуждающие! Продолжая вслух свои тайные мысли, Марианна прошептала:

– Я никогда не смогу принадлежать ему, больше никогда.

– Что ты хочешь сказать? – заволновалась Фортюнэ. – О ком ты говоришь? О… Императоре? Ты больше не хочешь…

– Нет, – отрезала Марианна. – Теперь это невозможно.

– Но почему же?

Марианна не успела ответить. В дверь тихонько постучали. Появилась Агата в нарядном платье из полосатого коленкора и накрахмаленном переднике.

– Тут пришел некий господин Бофор, ваша светлость… Он спрашивает, достаточно ли хорошо госпожа княгиня себя чувствует, чтобы принять его.