– Почему слишком поздно? Вы же сказали, что не любите Пилар.

– Не больше, чем вы не любите человека, давшего вам свое имя, но от этого легче не станет. Вы носите его имя, как Пилар носит мое. Бог свидетель, какое отвращение я питаю к игре в моралиста. И я в ужасе, что предстаю перед вами в подобном облике. Но, Марианна, у нас нет выбора. Мы должны уважать тех, кто выразил нам доверие… или, по крайней мере, не делать ничего, что могло бы заставить их страдать.

– Ах, – вздохнула Марианна. – Она ревнива…

– Как всякая испанка. Она знает, что я не люблю ее по-настоящему, но она надеется на уважение, привязанность и на то, что я хотя бы внешне придам нашему браку оттенок если не любви, то полного согласия.

Снова молчание, которое Марианна употребила на обдумывание слов Язона. Недавняя радость померкла перед суровой действительностью. Любитель приключений, до дерзости отважный, идущий на любой риск, Язон никогда не пойдет на сделку с совестью, и он ожидает, что любимая женщина проявит такую же стойкость… И никакие уговоры не смогут поколебать его решимость. Марианна вздохнула:

– Если я правильно поняла, вы пришли попрощаться со мною… Я полагаю, вы скоро уедете. Очевидно, пребывание здесь не доставляет вашей жене большого удовольствия.

Веселый огонек на мгновение мелькнул в глазах американца.

– Она находит, что женщины здесь слишком красивые и слишком вольно себя ведут. Конечно, она доверяет мне, но, когда меня нет рядом, она сто раз предпочла бы знать, что я нахожусь в море, а не в каком-нибудь салоне. Один из друзей моего отца, банкир Багено, оказал нам гостеприимство в своем особняке на улице Сены в Пасси… очень красивом доме среди большого сада, который прежде был собственностью одной из подруг Марии-Антуанетты. Пилар там нравится, при условии, что она никуда не будет выходить, а мне надо упорядочить некоторые дела. Затем мы вернемся в Америку. Мой корабль ждет в Морле.

Это было сказано уже спокойным тоном светской беседы, и Марианна в глубине своего кружевного гнезда с сожалением вздохнула. Недавний страстный взрыв погасила несгибаемая воля Язона. Без сомнения, они уже никогда не встретятся. Эта воля разлучит их так же надежно, как бескрайний океан, который скоро расстелется между ними. Корабль, так часто занимавший ее мечты, увезет другую. Закончится что-то, что никогда не начиналось, и Марианна ощутила, что она не может больше долго удерживать слезы. Она на мгновение зажмурилась, стиснула зубы и глубоко вздохнула, затем прошептала:

– Тогда прощаемся, Язон! Желаю вам… быть счастливым.

Он встал, взял трость и шляпу и отвел взгляд в сторону.

– Я не требую столько, – сказал он с невольной жестокостью. – Пожелайте мне только душевного спокойствия! Этого будет вполне достаточно. Что касается вас…

– Нет… помилосердствуйте, не желайте мне ничего!

Он повернулся и направился к двери. Растерянный взгляд Марианны провожал его высокую фигуру. Он уходит, уходит из ее жизни, возвращается к миру Пилар, тогда как совокупность их общих воспоминаний была еще такой скудной! Ее охватила паника, и, когда он взялся за дверную ручку, она не смогла удержать возгласа:

– Язон!

Медленно, очень медленно взгляд его синих глаз снова нашел ее, и такая в нем читалась усталость, что Марианна задохнулась от волнения. Язон выглядел сразу постаревшим.

– Да? – спросил он подавленным голосом.

– Не хотите ли вы, раз мы не увидимся никогда, поцеловать меня, прежде чем уйти?

Ей показалось, что он сейчас бросится к ней. Охвативший его порыв был зримым, почти осязаемым. Но он удержался ценой усилия, заставившего побелеть суставы загоревшей руки на набалдашнике трости и вспыхнувшего молниями ярости в его глазах.

– Вы так ничего и не поняли? – процедил он сквозь сжатые зубы. – Как вы думаете, что произойдет, если я сейчас коснусь вас хоть кончиком пальца? Через несколько мгновений вы станете моей любовницей, и для меня уже будет невозможным вырваться от вас. Покидая эту комнату, я потерял бы вскоре уважение к самому себе и, может быть, к вам. Я просто стал бы вашим рабом… и никогда не простил бы вам этого!

Исчерпав силы, Марианна, приподнявшаяся, чтобы протянуть ему руку, упала на подушки.

– Тогда уходите! Уходите поскорей, ибо я сейчас заплачу и не хочу, чтобы вы видели мои слезы.

Она выглядела такой беспомощной, такой жалкой, что, верный известной непоследовательности влюбленных, Язон шагнул к ней как раз в тот момент, когда она просила его уйти.

– Марианна…

– Нет! Умоляю вас! Уходите, если вы действительно хоть немного любите меня! Вы же прекрасно видите, что я больше не могу выносить ваше присутствие! Я и сама знаю, что была дурочкой, что должна была раньше понять, раньше разобраться в себе, но поскольку все безвозвратно утрачено, лучше поскорей с этим покончить. Возвращайтесь к вашей жене, раз вы считаете, что должны принадлежать ей полностью, и оставьте меня!

И когда Язон, озадаченный этой смесью боли и гнева, заколебался на пороге, она закричала:

– Да уйдите же! Чего вы ждете? Что трагедия кончится фарсом?

На этот раз он бросился наружу, даже не закрыв за собой дверь. Марианна слышала удаляющийся стук его сапог по ступенькам лестницы. Она страдальчески вздохнула, закрыла глаза и дала волю так долго удерживаемым слезам. Ее горе усугубляло сознание нелепости происшедшего, удивлявшее и даже немного пугавшее. Чтобы быть честной перед самой собой, она должна признаться, что моральные вершины, куда взобрался Язон, показались ей чрезмерно высокими и что она не испытала бы ни стыда, ни угрызений совести, если бы отдалась ему. Разве не глупо было попрощаться навеки именно в тот момент, когда они узнали, что любят друг друга? Так бы, по крайней мере, посчитала Фортюнэ. Для гибкой нравственности креолки, для ее страсти добиваться любви любой ценой, сцена, подобная той, что развертывалась между Язоном и Марианной, показалась бы невероятно комичной. Она хохотала бы до слез, что Марианна со своей стороны нашла бы вполне справедливым. И именно это инстинктивное тягостное сожаление, что Язон к сердечной связи не добавил плотскую и предпочел бегство – может быть, полное величия, вполне соответствующее его американскому воспитанию и протестантской крови – бесценным чудесам, которыми являются для двух любовников часы разделенной радости. Неужели влияние Фортюнэ так подействовало на Марианну, что она стала разделять ее взгляды на жизнь? Или же Марианна принадлежала к тем женщинам, не обремененным сложными комплексами, о чем она до сих пор не догадывалась, для которых любить и принадлежать любимому человеку – единственная, очень простая и вполне естественная вещь?

Без сомнения, необычайно лестными были тайная власть над сердцем мужчины и завидное положение неприкосновенного божества, бесповоротно возведенного на пьедестал, но Марианна сказала себе, что она предпочла бы больше страсти и меньше поклонения. Вспоминая свою несостоявшуюся брачную ночь, она подумала, что Язон сильно изменился. В Селтоне он был полностью готов стать любовником молодой женщины через несколько часов после свадьбы и даже занять место мужа. Какова причина этой странной вспышки пуританизма, из-за которой, самое меньшее, что можно сказать, ее постигла неудача? И если, как утверждает Наполеон, самой большой победой в любви является бегство, тогда Язон бесспорно выиграл по всем статьям, но Марианна предпочла бы, чтобы эта победа не оставила у нее такое неприятное ощущение поражения. Она начала спрашивать себя, не бежал ли он только из-за желания возвысить их любовь или же из-за присущей всем женатым мужчинам потребности прежде всего сохранить мир и спокойствие в лишенной возбуждающих моментов семейной жизни. Эта Пилар, очевидно, была ревнива, как пантера, и, чтобы не вызвать ее недовольство, Язон, вероятно, нашел самым простым оставить женщину, которую якобы боготворил, как ненужное пустое место. И она согласилась с этим! И она даже восхищалась некоторое время такой возвышенностью чувств! И она допустила, чтобы он отказался от невинного поцелуя, который она предложила ему с таким страхом, словно он был самым коварным любовным напитком! Думает ли он о том, что она сейчас сделает? Скользнет в глубину постели и будет ждать смерти, чтобы добиться нетленного места в летописи великих влюбленных, ставших жертвами своей любви, и оставить легкий аромат увядших цветов в памяти Язона? Не будет ли это слишком глупо и слишком…