Каждый народ находил в другом достойные восхищения черты. Англичане уважали германскую науку и культуру. Немецкие университеты и высшие технические школы стали образцом для британской системы образования. Английские студенты ряда специальностей (например, медики) должны были учиться в Германии, если желали идти в ногу с новейшими научными достижениями. Немцы господствовали в таких областях, как библеистика и археология, а германские историки, при их склонности к работе в архивах, сбору фактов и поиску свидетельств, казалось, описывали прошлое точно таким, каким оно было. Со своей стороны, немцы восхищались английской литературой, особенно Шекспиром, и британским стилем жизни. Даже строившийся для кронпринца в Потсдаме во время Великой войны дворец Цецилиенхоф сделали внешне похожим на дом в тюдоровском стиле. И по сей день на полках его книжных шкафов стоят книги популярных английских авторов – от Вудхауза до Дорнфорда Йейтса.

Имелось и большое количество личных связей – от совместных коммерческих предприятий до англо-германских семейных пар. Мать Роберта Грейвса, этого самого английского из поэтов, была немкой. Известный позже в министерстве иностранных дел решительный противник Германии Айра Кроу родился в Германии же – у смешанной пары. Там он получил и образование. Представительница высших слоев британского общества, Эвелин Степлтон-Брезертон, родившаяся в Суссексе, вышла замуж за князя Блюхера, потомка великого прусского маршала, а Дэйзи Корнуоллис-Уэст, из Северного Уэльса, стала княгиней Плесской, супругой одного из самых знатных и богатых людей Германии. Все это венчали связи августейших фамилий. Королева Виктория происходила сразу из двух германских владетельных семей – Ганноверов по отцу и Саксен-Кобургов по матери. Затем она вышла замуж за своего родственника по этой линии – Альберта. Вдвоем они стали родственниками практически всех правящих фамилий Германии и большинства европейских. Когда в 1858 г. их дочь вышла за будущего наследника прусского престола, то казалось, что к паутине, связывающей Германию с Великобританией, добавилась еще одна нить.

Почему же дела в итоге пошли настолько плохо? Политологи могли бы сказать, что вступление Германии и Англии в Великую войну на разных сторонах было предопределено, став следствием столкновения интересов слабеющего мирового лидера и набирающего силу претендента на эту роль. Такие события, как они утверждают, редко обходятся без кровопролития. Господствующая мировая держава обычно высокомерна и склонна указывать другим странам, как тем вести дела. Кроме того, там часто пренебрегают страхами и тревогами меньших государств. Такие державы, как Великобритания в те дни (а США – в наши), обычно игнорируют намеки на то, что их могущество не вечно, а усиливающиеся нации с нетерпением ждут возможности получить заслуженную долю всего и вся – идет ли речь о колониях, ресурсах, влиянии или роли в торговле.

В XIX в. Британия обладала крупнейшей колониальной империей, господствовала на морях и на рынках всего мира. Вероятно, можно понять, почему она проявляла столь мало симпатии к стремлениям и заботам прочих государств. Уинстон Черчилль, всегда тонко чувствовавший историю, писал незадолго до начала Великой войны: «В то время, когда прочие великие нации были парализованы варварством или внутренними войнами, мы завладели совершенно непропорциональной долей мирового богатства и торговли. Мы захватили все земли, какие хотели, и наше желание в безопасности наслаждаться огромными и прекрасными владениями – приобретенными и оберегаемыми в основном насилием – другим часто казалось менее обоснованным, нежели нам самим».

Более того, Британия часто раздражала другие европейские державы уверенным стремлением свысока руководить политикой на континенте. Англия неохотно участвовала в «европейском концерте», а в европейские конфликты ввязывалась с осторожностью и лишь тогда, когда видела для себя очевидную выгоду. В ходе борьбы за колонии британское руководство нередко утверждало, что захватывает новые территории исключительно для того, чтобы обезопасить уже имеющиеся владения или даже ради блага покоряемых народов – тогда как прочие нации движимы только жадностью.

С другой стороны, Германия демонстрировала разом и слабости, и амбиции укрепляющейся мировой державы. Она была чувствительна к критике и постоянно озабочена тем, что ее недостаточно принимают всерьез. Все же речь шла о большой стране в сердце Европы – стране, которая была в военном и экономическом отношении более сильной и быстрее развивающейся, чем ее ближайшие соседи – Франция, Россия и Австро-Венгрия. И все же в особенно мрачные моменты ее руководство видело себя окруженным. Германская внешняя торговля в мировом масштабе росла и теснила английскую – и все же этого было мало. У нее не было колоний и сопутствующих военно-морских баз, угольных станций и телеграфных узлов, которые в те времена считали признаком державы мирового значения. При этом, когда Германия пыталась приобрести заморские владения – в Африке или на юге Тихого океана, – Британия неизбежно вмешивалась и выдвигала возражения. Так что, когда в 1897 г. новый министр иностранных дел, Бернгард фон Бюлов, произнес в рейхстаге зажигательную речь, в которой говорил, что Германия требует себе места под солнцем, соотечественники приняли его слова благосклонно.

Британия, как и прочие державы-гегемоны до и после нее, осознавала, что мир меняется и нужно отвечать на вызовы времени. Ее колониальная империя была слишком большой и обширной – что провоцировало империалистов внутри страны требовать захвата все новых территорий, чтобы защитить имеющиеся владения, а также морские пути и телеграфные линии. Хотя промышленное производство Великобритании по-прежнему было очень развито, но его доля в общемировом – уменьшалась, поскольку новые державы (Германия и США) быстро догоняли ее, а некоторые старые (Россия и Япония) как раз стремительно вступали в период индустриального развития. Лидирующие позиции могут стать источником проблем в длительной перспективе – промышленная инфраструктура Англии была стара и недостаточно быстро модернизировалась, а ее система образования давала слишком много специалистов по классическим языкам, но недостаточно инженеров и ученых.

И все же остается вопрос – почему главным врагом Британии стала все же именно Германия, хотя на месте последней легко могли оказаться многие другие страны? В конце концов, Германия была лишь одной из целого ряда угроз британскому господству в мире. Другим странам тоже нужно было «место под солнцем». В годы, предшествовавшие 1914 г., война на почве колониальных споров могла начаться между Британией и США, Британией и Францией, Британией и Россией – и во всех этих случаях едва не началась. Тем не менее эти опасные коллизии удалось преодолеть, разобравшись с основными источниками конфликтов. В наши дни нужно надеяться, что США и Китай проявят в этом отношении не меньше здравого смысла и добьются не меньшего успеха.

Верно, в отношениях между Германией и Великобританией в течение многих лет существовала напряженность, склонность подозревать другого в сомнительных мотивах и слишком легко оскорбляться. В 1896 г. кайзером была послана «телеграмма Крюгеру» – Вильгельм практически сразу направил президенту независимого Трансвааля свои поздравления в связи с отражением так называемого рейда Джеймсона, нападения банды английских авантюристов, пытавшихся захватить контроль над этой страной. В Великобритании этот факт вызвал раздражение: «Германский император сделал очень серьезный шаг, – писала The Times, – который должен быть расценен как явно недружественный по отношению к нашей стране»[114]. Когда Солсбери сообщили о телеграмме, он был на званом ужине, и утверждают, что он сказал своей соседке по столу (одной из дочерей королевы Виктории): «Какая дерзость, мадам, какая дерзость!»[115]Британское общественное мнение было в ярости. Совсем недавно Вильгельма сделали шефом полка Королевских драгун – теперь же офицеры этого полка изрезали его портрет и бросили части в огонь[116]. Германский посол Пауль фон Гацфельд сообщал в Берлин: «Общее настроение было, вне сомнений, таково, что если бы [британское] правительство потеряло голову или на каком-либо основании стремилось бы к войне, то имело бы в этом полную поддержку народа»[117]. Накануне Великой войны сэр Эдуард Гошен, британский посол в Берлине, сказал своему коллеге, что «телеграмма Крюгеру» была, по его мнению, начальной точкой раскола между Великобританией и Германией[118].