— Давай спросим.

— Резонно…

Вадима они нашли на том месте, где стояла машина. Он раскрыл над собой зонтик и кутался в лацканы стильного своего пиджака.

— Зачем ты заходил к послу? — прямо спросил Марат.

— А разве на пленке этого нет?

— Не паясничай, устал я от твоих шуточек, сил нет! Ну?

— Но ведь вы сами хотели, чтобы я засветился в посольстве, разве нет? — серьезно, совершенно трезвым голосом спросил Вадим. — Иначе этот жирный араб не поверил бы вам. И вы это знали. Или чувствовали.

— А ты? Ты откуда это узнал?

— Тоже почувствовал. И с нашей стороны, согласитесь, Марат, это был очень сильный ход.

— Согласен. Но у нас без моего приказа не делается ничего! Понял?

— Поэтому вы и работаете так говенно, — нахально отрезал Вадим.

— Ну и сукин же ты сын, Вадим! — в который уж раз, но каждый раз как бы крещендо, повторил Марат. — Ну и сукин же сын!..

— Ну, а теперь мне дадут выпить? — спросил Вадим. — Неужели не заслужил?

Марат молча сунул ему стопку мелких долларов. Вадим начал протискиваться к бару.

— Смелый парень, — заметил Николай, глядя ему вслед. — Он прав, без этого финта араб бы тебе не поверил.

— Возможно. И даже почти наверняка, — согласился Марат.

— Тогда в чем проблема?

— В том, что завтра за ним прилетают кадры этого аль-Аббаса. И за грузом. А у нас ни груза нет, ни Вадима мы не можем сдать им.

— Что же делать?

— Думать надо. Хорошо надо думать. Ладно, придумаем что-нибудь, еще есть время… Кажется, наш рейс объявили? Оттаскивай этого засранца от стойки!..

Самолет рейсом «Рига-Москва» приземлился в Шереметьеве-2 рано утром, Вадим попросил Николая высадить его у Белорусского вокзала. Он проследил, как серая «семерка» исчезла в плотном потоке машин, проверил, не засветится ли какая-нибудь другая, и спустился в метро. Часа полтора мотался по всем линиям, выпрыгивая из вагона, когда поезд уже тронулся, и вскакивая в вагон в последнюю секунду, тоже почти на ходу. И только когда твердо убедился, что хвоста за ним нет, поехал на «Тургеневскую» и получил в окошечке «До востребования» Главпочтамта небольшую коробочку из Риги, высланную им же накануне на свое имя.

Все кассеты были на месте.

Уже второй день Александр Борисович Турецкий, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, ездил в институт Осмоловского, как на работу. Собственно, это был не институт Осмоловского, а лишь часть научно-исследовательского комплекса, а институтом Осмоловского его называли в силу исключительности и мировой известности. На самом деле лаборатория Осмоловского занимала три этажа в пристройке к основному зданию, на каждом этаже было по комнате, а вверху, на третьем, — большая профессорская приемная и еще большая, метров в двести, лаборатория, тесно уставленная самыми разными приборами. Турецкому объясняли про спектрографы повышенной чувствительности, анализаторы, газоанализаторы, родоновые излучатели, осциллографы, — он понимающе кивал, но особенно в тонкости не вникал, потому что не в этой впечатляющей инженерии было то, что его интересовало.

За это время он стал в институте как бы своим человеком. Несмотря на синий халат лаборанта (белого по бедности в институте не нашлось), его принимали за стажера из какого-то другого НИИ, откуда часто приезжали за опытом к Осмоловскому.

Стажер — это была первая мысль Турецкого. Но он тут же ее отверг: за последние полгода стажеров в институте не было.

Новичок. Тоже мимо: давно уже никого на работу не принимали, даже пришлось уйти некоторым старым сотрудникам лаборатории, так как финансирование института, как и всей науки, резко сократилось.

Вместе с экспертами он еще раз осмотрел лабораторию и профессорскую, осмотр ничего не дал. В лаборатории ничего не пропало, ничего не было сломано, все находилось в идеальном порядке, которого беспощадно требовал от сотрудников профессор Осмоловский. Крошечную зацепку дала завхоз: она работала в институте лет двадцать и все в нем знала, как расположение кастрюль в своей кухне. Она обратила внимание, что в принтере старой конструкции, стоявшем на столе рядом с компьютером, куда она в то утро заложила целый валик гофрированной бумаги (внеся его, естественно, в книгу расходных материалов), от валика осталась лишь половина. И края были оторваны от руки, чего профессор никогда не делал: он аккуратно отрезал край ножницами, длинными, канцелярскими, которые всегда лежали тут же, на столике принтера.

Чтобы истратить целые полрулона бумаги на распечатку результатов опыта, нужно было внести в данные сколько-то байтов информации (что за байт, Турецкий только догадывался: количество), огромное количество — попросту пояснили ему. Для этого работать нужно было не менее трех-четырех часов. Осмоловский, правда, работал быстрее. Значит, заключил Турецкий, заказ к Осмоловскому поступил часа в два или чуть позже, так как до этого у него были занятия с аспирантами.

Запись результатов почти на половине рулона не могла быть объяснена сверхсложностью эксперимента, она могла диктоваться многоходовостью операций. Для профессора всегда важен был не результат, а процесс на всех его стадиях, поэтому он никогда не экономил машинное время. Сам же результат мог бы вместиться в несколько строк.

Завхоз подсказала и еще важную деталь. Недавно они получили двадцать дискет для компьютера. В наличии же оказалось только девятнадцать. В самом компьютере, на котором в тот день работал Осмоловский, дискеты не было. Значит, сделал вывод Турецкий, убийцы не только уничтожили распечатку, но забрали с собой и дискету. Зачем? Чтобы иметь подтверждение результатов анализа или чтобы замести следы?

Уборщица вспомнила, что в мусоре она не обнаружила ни бумаги (она собирала ее и сдавала в макулатуру), ни дискеты. Их вообще редко выбрасывали: либо хранили в архиве, если результаты имели значение для будущего, либо использовали повторно.

Сама не подозревая о том, уборщица подтвердила предположение Турецкого, что убийц было как минимум двое. Один был наверху в лаборатории профессора, а второй внизу — страховал входную дверь, чтобы никто не вошел. На этот вывод Турецкого навела ворчливая жалоба уборщицы о том, что испортили ее любимую швабру: кто-то молотком по ней постучал, что ли? Турецкий осмотрел древко и сразу понял, в чем дело. Швабру вставили в дверную скобу, кто-то снаружи пытался открыть дверь, и на полированном дереве остались характерные следы от фигурчатой медной ручки.

— Где вы нашли швабру — на своем месте? — спросил он.

— Какой на месте! — возмутилась она. — Валялась в углу! Взяли, попользовались, так поставьте куда следует, вот народ! — посетовала эта пожилая женщина, привыкшая к незыблемому порядку. — А, студенты, что с них возьмешь! А теперь я руки об зазубрины занозаю, — пожаловалась она.