«Все без исключения девушки были не только грамотные, но и очень развитые и начитанные, и в распоряжении их состояла довольно большая библиотека, состоявшая, конечно, почти исключительно из беллетристических произведений. Для девушки грамотность была обязательна, иначе она не смогла бы исполнять обязанностей чтицы при Кошкарове, партнерки в вист и т. д., а потому каждая вновь поступившая тотчас же начинала учиться чтению и письму» [19. С. 363–364].

П.А. Кошкаров в свои 70 лет очень ревностно охранял свои права владельца гарема, и когда одна из девушек, Анфимья, пыталась бежать со своим любимым, их обоих наказали крайне жестоко. Анфимью после сильной порки пытали, «посадив на стул» – то есть приковав к неудобному креслу, на котором она не могла даже наклонить голову: шею подпирали острые спицы. То есть ее пытали с помощью специальных орудий, в нарушение даже формально действовавших законов, и продолжалось это целый месяц.

А «в тот же день, когда совершилась экзекуция над Анфимьей… после чаю приведен был на двор пред окна кабинета бедный Федор. Кошкаров стал под окном и, осыпая его страшной бранью, закричал: «Люди, плетей!» Явилось несколько человек с плетьми, и тут же на дворе началась страшная экзекуция. Кошкаров, стоя у окна, поощрял экзекуторов приказами: «Валяй его! Валяй сильнее!», что продолжалось очень долго, и несчастный сначала страшно кричал и стонал, а потом начал притихать и совершенно притих, а наказывавшие остановились. Кошкаров закричал: «Что встали?! Валяй его!» – «Нельзя, – отвечали те. – Умирает». Но и это не могло остановить ярость Кошкарова гнева. Он закричал: «Эй, малый, принеси лопату». Один из секших тотчас побежал на конюшню и принес лопату. «Возьми г… на лопату», – закричал Кошкаров. При слове «возьми г… на лопату» державший ее зацепил тотчас кучу лошадиного кала. «Брось в рожу мерзавцу, и отведи его прочь!» [16. С. 106–107].

Конечно, Кошкаров нарушил закон: нельзя было убить крепостного и нельзя было его пытать. Но и тут у юристов наверняка возникли бы вопросы: как трактовать настолько зверскую порку: как прямое убийство? Как пытку? Как легкое превышение полномочий? Как случайность? Как видите, даже здесь все можно повернуть очень по-разному, многое зависит от адвоката, от настроения судей…

Но вот уж завести гарем Кошкаров был в своем полнейшем праве: ведь нигде в своде законов Российской империи, в указах царей, в решениях Сената не значилось, что заводить крепостные гаремы запрещается. А что не запрещено – то разрешено, это старая истина.

Прогрессивные владельцы гаремов

Кстати, Кошкаров имел репутацию очень прогрессивного, умного, образованного человека. Так сказать, ярко выраженного русского европейца. На первый взгляд ни с содержанием гарема, ни с запоротым насмерть парнем это как-то не особенно сочетается. Но только на первый взгляд…

Само «европейство» уже отделяло помещика от крепостных. Почти весь XVIII век книжное образование на русском языке было еще невозможным. В 1736 году Ломоносов уехал учиться в Германию – вовсе не потому, что был страшным германофилом: просто в России не было ни одного университета.

В 1755 году в Москве открылся первый университет на территории бывшей Московии. С 1801 года в Российской империи работало уже несколько университетов, но, как правило, уровень преподавания в них был ниже, чем в немецких. Юноши уезжали в Геттинген и в Гаале точно так же, как Ломоносов, вовсе не от дефицита патриотических чувств.

По-русски было непросто не только учиться, но читать книги, принимать участие в общественной жизни. В XVIII веке ни художественной, ни научно-философской литературы на русском языке еще не существовало; так, отдельные авторы. Даже в самом конце XVIII века французские и немецкие книжки на полках библиотек теснили редкие томики Хераскова, Ломоносова, Сумарокова, Новикова. Пушкин и Лермонтов, Толстой и Гончаров еще не родились на свет. Литературного процесса на русском языке еще нет.

Наука на нем почти не делается: даже в Российской академии наук из 300 академиков этнических русских – 2 человека в 1740 году, 6 человек в 1770 г. и только к 1800 г. – аж целых 30 человек.

Общественная жизнь? Политика? Она или в Европах, или в Петербурге… Даже не в Москве, тем более – не в провинциальных городах.

К тому же все политические теории, общественные интересы связаны с идеями французских просветителей и немецких философов, с жаркими спорами в гостиных Петербурга или в усадьбах – уж конечно, построенных и организованных по-европейски. Народ и не имел никакого представления о модных идеях и сам в него совершенно не укладывался.

Общие жизненные интересы? Их тоже не было. Душевная жизнь европейски образованного барина, помнившего бульвары Парижа, получавшего письма из Бадена и Женевы, спорившего о последнем романе Жанэ и о «Фаусте» Гёте, была предельно далека от любых душевных движений крестьянина. Не только потому, что крестьянин не читал Гёте, а еще и потому, что сами основы душевного устройства барина и его кучера оказывались различны.

Одни и те же слова русского языка имеют для них разный смысл. Одни и те же события осмысливаются не просто по-другому, а в других категориях.

Для барина убийство Петра III – сугубо политическое деяние, совершенное пусть и незаконно, но правильными людьми и с правильными целями. Для мужика на первый план выходит не политика, а семейная сторона преступления: жена мужа убила. Новиков передает разговор некоего помещика с кучером.

– Екатерина – великая государыня!

– Эх, барин… Так если всякая мужа убивать станет – и людей вообще не останется…

Судя по разговору, отношения барина и мужика достаточно дружеские. Но оценки… оценки событий абсолютно различны.

Не говоря о том, что совершенно различен житейский опыт, даже материальная культура дворянина – и всего остального народа. Дворянин и крестьянин – люди одного народа, но вместе с тем люди разных цивилизаций. И ничего с этим никак нельзя поделать.

Любой дворянин психологически ощущал себя человеком из другого мира, случайно заброшенным в Россию. Но, конечно же, эта отдаленность имела свои разные степени.

Консерватор на то и консерватор, чтобы признавать мир таким, каков он есть. Князь Щербатов вовсе не считал мужиков ровней, но ему и в голову не приходило их переделывать и перевоспитывать.

К тому же консерваторы – люди жизнелюбивые. Для них имеет значение все чувственное, эмоциональное: песня девушек вечером, пылящее сельское стадо, веселый шум престольного праздника, садящееся за пруд солнце. Все это хочется сохранить.

Консерватор еще и семьянин. Завести гарем… Гм…

Очень многие русские офицеры хорошо знают и уважают своих солдат. Очень многие помещики находятся в прекрасных отношениях со своими крестьянами, и даже считают их в чем-то лучше «своего брата» – например, честнее в денежных расчетах.

Чем прогрессивнее человек, чем более «передовые» у него убеждения – тем последовательнее он отказывает туземцам, в первую очередь крестьянам, именно в праве на бытие. На то, чтобы быть такими, каковы они есть. Они «неправильные» уже тем, что туземцы.