Национальный онкологический институт бомбардировали журналисты с просьбой об интервью; сотни больных раком со всего мира звонили каждый день. Телефоны онкологических больниц по всей стране оказались перегружены звонками больных, полных надежды и отчаяния. Оглядываясь на всю эту шумиху, Розенберг был ошеломлен. Он опубликовал результаты работы, но нигде не заявлял, что совершил прорыв. Может быть, пресса устроила такую вакханалию потому, что он и так был известным лицом в ночных новостях – не только как главный хирург NCI, но и как врач, сделавший операцию президенту Рональду Рейгану, а затем в прямом эфире объявивший на всю страну то, что боялись сказать пресс-секретари: «У президента рак». Та пресс-конференция и негативная реакция на прямолинейную честность весьма его удивили. Но на этот раз все было куда хуже.

«Со все более растущим беспокойством я пытался как-то сгладить ожидания», – позже писал Розенберг. Но Розенберг жил своей работой, и некоторым его коллегам казалось, что, даже затаптывая пламя, он все-таки отчасти, но радовался производимым им теплу и свету; в конце концов этот огонь осветил дело всей его жизни и обратил на него всеобщее внимание. В интервью журналу People, в котором его назвали одним из «людей года», Розенберг назвал данные своей лаборатории «самым большим прогрессом в онкологии за тридцать лет». Даже отрицая прорывность своей иммунотерапии, он иногда описывал ее, пользуясь именно словом на букву П.

Одним воскресным утром Розенберг и Де Вита выступили в программе Face the Nation на CBS. Разговаривая с сотрудниками программы перед записью, Де Вита упомянул о смерти одного из пациентов; то был особенно тяжелый и личный эпизод, который лишний раз подчеркивал необходимость умерить сенсационалистский пыл. Эта смерть не была упомянута в статье о двадцати трех пациентах, которую Розенберг написал для NEJM; не упоминалась она ранее и в новостях. Короче говоря, она сама по себе была сенсацией, и через несколько минут Лесли Шталь, ведущий программы, зашел, чтобы поздороваться, и словно походя спросил: правда ли, что один из пациентов умер из-за интерлейкина-2?

Розенберг никогда не говорил об этом пациенте, которого звали Гари Фоулк, публично. Он считал саму идею «предоставлять прессе подробные данные о пациентах» оскорбительной; еще он считал, что пресса просто не понимает, насколько по-настоящему опасны любые (особенно экспериментальные) методы лечения рака. Дневной телеэфир – явно неподходящее место для публикации научной информации. Тем не менее все это было правдой – ни в одной передаче или интервью он не рассказал ни об этой смерти, ни об ужасающих побочных эффектах35.

Розенберг говорит, что решил опередить Шталя и упомянуть смерть мистера Фоулка во время клинических испытаний до того, как Шталь успеет об этом спросить. Но ущерб все равно был нанесен. Сенсационные заголовки вокруг экспериментальных результатов Розенберга стали для абсолютного большинства первым знакомством с иммунотерапией рака. Надежды публики из-за этой шумихи взлетели так высоко, а сейчас они вдруг с грохотом рухнули на землю.

«Ученые, публично обсуждая научные достижения, должны стремиться к определенному балансу – между правом публики знать и страхом, что отсутствие у публики специальных знаний приведет к недопониманию или нереалистичным ожиданиям, – позже размышлял Розенберг. – и в том случае я не смог его достичь».

Так или иначе, никакие взлеты и падения сенсационных сообщений не могли изменить имеющихся данных и результатов, которых лаборатории Розенберга удалось добиться в лечении пациентов. Так что, несмотря на то, что точный биологический механизм по-прежнему был неясен, 16 января 1992 года FDA одобрило интерлейкин-2 для лечения пациентов на поздней стадии рака почки. Это не было «лекарством от рака» или даже основным методом. Но, как с гордостью отмечал Розенберг, то было первое одобренное в Соединенных Штатах средство от рака, которое работало исключительно посредством стимулирования иммунной системы пациента36. Многие ученые сейчас считают, что в сочетании с новейшими иммунологическими достижениями вроде ингибиторов контрольных точек ИЛ-2 может оказаться даже еще более важным средством, чем предполагал Розенберг. Но, возможно, важнее всего стал проблеск надежды, который подарили миру лаборатории NCI. Иммунотерапия рака может работать и даже работает. Научные основы ее по-прежнему не очень хорошо понятны. Методы и процент успешности терапии Розенберга оказались очень трудновоспроизводимыми37, а многие базовые иммунологические исследования еще не были проведены. Но написанные черным по белому данные и истории болезней выживших пациентов никуда не денешь. Оценивая влияние исследований интерлейкина-2, Розенберг перефразировал Уинстона Черчилля: это не конец и не начало, а скорее конец начала истории иммунотерапии в онкологии.

Эти проблески вдохновили нескольких талантливых молодых исследователей прийти в отрасль, и они поддержали тех немногих, кто там еще остался. В следующие десятилетия армия талантливых ученых, прошедших (и до сих пор проходящих) через лаборатории NCI, превратилась в настоящий справочник «Кто есть кто» для ведущих специалистов в области иммунологии рака.

Но вот для всех остальных – для онкологов, которые учились, когда слово «Коули» было ругательным, для ученых, которые с подозрением относились к невоспроизводимым результатам, и особенно для широкой публики, для которой Розенберг был лицом, а интерлейкин-2 – обещанием спасения от неизлечимой болезни, – это было катастрофой. Иммунология рака превратилась в науку, которая слишком часто кричала «Прорыв!» на обложках журнала Time. Момент славы иммунотерапии прошел, а вместе с ней ушло и внимание.

Шли девяностые, и новым будущим для лекарств от рака казалась манипуляция ДНК. Удалось идентифицировать онкогены, гены, которые при мутации повышают вероятность клетки стать раковой, и гены-супрессоры, которые противодействовали этим дестабилизирующим мутациям, и ученые стремились работать с ними. Вскоре началась работа над таргетированной терапией и «ингибирующими сигнальными путями»38, небольшими молекулами, которые боролись с метаболическими хитростями, которые рак использовал, чтобы организовать себе кровоснабжение и питание, необходимые для роста и деления. Эти методы лечения рака, подобно радиотерапии, химиотерапии и операциям, напрямую боролись с болезнью вместо того чтобы работать с иммунной системой. Они были понятны людям и в определенной степени работали. Новая научная технология сделала эти лекарства проще и дешевле в производстве и более успешными, чем раньше, прибавляя больным недели и месяцы жизни. А еще они попадали на первые полосы газет, затмив собой исследования в области иммунотерапии и выиграв у них конкуренцию за финансирование. После прорыва следующим новостным сюжетом для иммунотерапии стал «провал».