— Что ж, товарищ старший сержант, с сегодняшнего дня приступим к учебе. Давайте учиться говорить без омерзительных слов-паразитов. На первых порах вам будет трудно, поэтому я каждый день буду заходить к вам на занятия. А там видно будет, может, вам и еще какая помощь потребуется.

При последних словах Шестакова капитан невольно улыбнулся. Но тотчас же худое лицо его с резко выступавшими скулами стало безразличным, даже замкнутым. Встретившись взглядом с Шестаковым и дождавшись, когда Приходько вышел, капитан сказал, с заметным усилием выбирая слова:

— И все-таки, кажется мне, Алексей Иванович, многовато вы уделили времени этому ругателю. Даже после всего, что вы говорили мне перед тем, — многовато! Я не смог бы так. Не хватило бы для этого ни времени, ни сил. — Он помедлил, но все же добавил: — Ни желания.

Шестаков наморщил лоб, побарабанил пальцами по столу. Вместо возражений или оправданий проговорил задумчиво:

— Приход старшего сержанта помешал вам досказать мысль до конца. Вы только успели сказать, что много думали о другом.

— Хотите знать — о чем? — резковато, с неожиданным волнением спросил капитан. — Пожалуйста! Между нами недоговоренностей быть не должно. Нам приказано быть рядом, делать одно дело…

Костромин, несмотря на внешнюю подвижность, по характеру был человеком уравновешенным. Втайне он гордился этими своими качествами. Всякий раз испытывал удовлетворение, когда удавалось спокойствие там, где другие волновались и горячились. Сдерживать себя, скрывать, когда надо, свои чувства — к этому он стремился, этого хотел. И тем мучительней переживал срывы. А они бывали. Внезапные, без видимой причины, иногда по внешне незначительному поводу. Такие «падения», такие «неуправляемые» минуты Костромин ненавидел и боялся их.

— Вы вот, Алексей Иванович, говорили о моральном облике людей. О преданности нашим идеям тоже говорят и пишут много… — Костромин остановился, но побороть волнение не смог. Продолжал запальчиво: — А я думал и думаю о другом. Не слишком ли много слов, заверений, клятв? И не мало ли дела?..

Костромин передохнул, тонкие крылья хрящеватого носа подрагивали. Шестаков заметил:

— Пока не понятно, Сергей Александрович. Продолжайте.

— Продолжу, конечно… Моральная сторона, идейная. Да ведь никто из советских людей не полагал, что фашист «лучше» белогвардейца или интервента. А белогвардейцев били еще в гражданскую. И тогда уже, более двух десятков лет назад, идейности хватало.

— И тогда людей воспитывали коммунисты, — спокойно заметил Шестаков.

— Да, конечно. Но и в эту войну люди были готовы — морально, идейно. Настолько, чтобы с пехотными гранатами кидаться под вражеский танк. Чтобы идти на таран фашистского самолета.

Костромин пятерней провел по лицу, сбил на затылок фуражку. Продолжал торопливо, с горечью:

— Мне видеть довелось. В начале войны. Как гибли самолеты наши, не успев подняться в воздух. Как горстка паршивых автоматчиков-парашютистов окружала и брала наши гаубицы. Будто слонов в ямах… А идейное превосходство было. Современного оружия не хватало. Умения воевать, воинского мастерства не было… Вот, Алексей Иванович, о чем я думал и думаю. О воинском мастерстве. — Костромин уже успокоился, счел возможным усмехнуться. — И, признаюсь откровенно, Приходько этот не кажется мне таким уж страшным. Если он положит снаряд точно в цель и ругнется, я прощу ему. А если пульнет мимо и вежливо извинится — все равно не прощу.

— Да, да, вот теперь понятно, — задумчиво проговорил Шестаков. Опять помолчал. И вдруг взглянул живо, почти весело. — И все же нет у нас причин для разногласий! Пусть будут и мастерство и морально-идейное превосходство. Ведь вы не против, Сергей Александрович? Не против, если Приходько будет точно стрелять и командовать расчетом без сквернословия?

— Ха! Вопрос так поставлен, что против невозможно.

— Вот и отлично! — подхватил Алексей Иванович. И закончил разговор мягко, даже с некоторым смущением: — А менять ничего не требуется, Сергей Александрович. Ваше главное дело — артиллерия. Ну, а с «идейностью» — я сам. Уж если где не справлюсь один, тогда будем вместе. А так зачем же вам разбрасываться?

15

Как ни старалась зима удержать свои позиции, как ни яростно крутила она метелями, забивая сугробами каждую щель, каждую впадину израненной земли, в конце концов силы ее иссякли, и она, огрызаясь и фыркая промозглой кашицей из дождя и снега, уступила, не в силах больше сдерживать победного шествия тепла и света. Долгожданная весна наступила. В траншеях и ровиках еще стояла холодная мутная вода, а на брустверах, на скатах высот уже зазеленела молодая трава. Бледно-зеленые, хрупкие ростки и побеги робко показывались из земли, осматривались, как бы прикидывая — не рано ли, но, ободренные ласковыми лучами солнца, осмелев, торопились друг перед другом влиться в неудержимый поток обновленной жизни.

К полудню в защищенных от ветра местах стало припекать по-настоящему, и солдаты, лежа во время перекура в орудийных ровиках, блаженно щурились под лучами солнца, впитывали в себя тепло и свет, выгоняли простуду и застарелый запах сырых, продымленных землянок. В небе, то лихо пикируя, то серебряными точками взмывая вверх, без устали звенели и резвились жаворонки. От нагретой земли поднимался дрожащий пар, и если лежа смотреть через него, то предметы становились расплывчатыми и тоже дрожащими. Несколько таких погожих деньков, и метели, пронзительные холодные ветры покажутся уже далеким прошлым, как будто всегда так грело солнце, всегда звенели жаворонки.

Запылили подсохшие дороги в тылу — верный признак, что к фронту, к передовой подвозят кое-что такое. И люди заговорили о скором наступлении, ждали его.

Наступление… Это слово, как воздух, проникает всюду, несмотря на строжайшую тайну в штабах, где оно рождается. Сотнями невидимых каналов доходит оно, это слово, до рядового бойца. То водитель, который привез продовольствие, видел в перелеске скопление наших танков; то письмоносец узнал случайно, что в штаб дивизии был доставлен пакет с тяжелыми сургучными печатями; то лицо большого начальника, недавно проверявшего подразделения, всем показалось многозначительным. И вот уже всем известно, что наступление будет. И чем дольше идет подготовка, тем нетерпеливее ожидается наступление.

Но у врага свои планы и свои надежды. С наступлением ясной погоды наглеет фашистская авиация. А вскоре дали о себе знать вражеские снайперы. Они дерзко подбирались к передовым позициям, укрываясь в зазеленевших кустарниках. В соседних пехотных полках с этим злом вели борьбу тем же оружием: наши стрелки выходили на поединок с немецкими. У артиллеристов дела обстояли хуже. На наблюдательных пунктах работать стало трудно. Во второй батарее был убит разведчик и выведена из строя стереотруба. В третьей батарее пуля разбила буссоль. На НП командира дивизиона была пробита рация.

Костромин попросил командира соседнего пехотного полка, и тот