— Дети… какие же вы хорошие, добрые дети.

Мария Викторовна прослезилась, а Иветта кинулась к ней на шею и пообещала, что никогда ее не бросит.

Фактически решение было принято. Да, Иветта продолжала работать, но без прежнего энтузиазма, ощущая себя чужой. Да, Иветта продолжала жить у Марии Викторовны, но уже прикидывала варианты расселения в ее двушке, с вечно пьяным отцом. Да, Иветта продолжала ходить пешком по городу, но уже не любовалась закатом, а вспоминала, что она слышала о порядке восстановления студентов в ее университете, и прикидывала, у кого из знакомых попросить помощи в трудоустройстве.

Дима приходил почти каждый день — то в кафе, то в гости. Они гуляли по Переславлю, фотографировались на синем камне, как настоящие туристы, смеялись, что нет даже самого захудалого кинотеатра или театра, чтобы нормально отрабатывать время ухаживания, и целовались в безлюдных местах. Димина мама кричала на сына, плакала, призывала его к порядку, пыталась еще раз заявиться в кафе и там разобраться с Иветтой, но Дима пригрозил, что после очередной выходки вынужден будет уйти из дома и навсегда порвать с матерью. Лицо у него было решительное, и Анастасия сразу поверила. Что-то подсказало ей, что мальчик вырос. Она вспомнила про каплю, точащую камень, и реку, которая рано или поздно принесет труп твоего врага, перестала использовать силовые методы и выразила желание познакомиться с избранницей сына. Анастасия надеялась, что хитрость и терпение рано или поздно помогут ей развести эту совершенно неподходящую пару. Потом, через десяток лет, Дима сам скажет маме спасибо за ее мудрость.

Иветта отказалась знакомиться.

— Дим-Дим, умоляю, не неволь меня. Я постепенно приучу себя к мысли, что это сделать необходимо, и сделаю. Но сейчас я не готова. Не обижайся, прошу тебя.

Дима не обижался. Он уже понял, что Иветта давно приняла решение и просто тянет время, дожидаясь конца оговоренного срока — ей страшно рубить собачий хвост сразу, и она надеется как-нибудь порубить по кусочкам. Странно, но с недавних пор Дима вдруг почувствовал себя лидером в их паре, сильной стороной, и относился к Иветте как к маленькой девочке — конечно, умненькой, но, по сути, еще несмышленой. Иветта очень удивлялась — Саша был старше ее на несколько лет, но воспринимал девушку как равную.

Мария Викторовна объявила, что дело не в паспортном возрасте, а в качестве мужчины. Настоящий мужчина всегда ощущает себя сильным и взрослым, а свою любимую видит ребенком, о котором нужно заботиться, холить и лелеять. Ничего плохого про Сашу она не сказала, но все и так было понятно — Дима пришелся ей по душе, и она настаивала на версии: «Саша — проба пера, Дима — идеал» — вместо Иветтиных попыток формулировок: «Саша — идеал, Дима — то, что осталось после крушения жизни». Временами Иветта с ужасом ловила себя на точно таких же мыслях, ахала, загоняла их в подсознание, ей было стыдно. Не прошло пяти лет (да что там, прошло всего неполных четыре года) после смерти Саши — а она уже целуется с мужчиной, собирается налаживать совместное проживание и даже смеет думать, будто он не только не хуже — лучше Саши. Это и есть предательство.

Дима знал, что Иветтин жених погиб. Как-то он заметил тонкий шрам у нее на запястье и спросил откуда. Иветта честно призналась, что хотела покончить с собой, полоснула бритвой по вене — а дальше не хватило смелости. Дима очень любил целовать этот шрам и упрашивать «его глупую девочку» дать слово, что она никогда больше не задумает суицида. Слово Иветта каждый раз давала с легкостью — видимо, из-за легкости Дима ей и не верил, — но она не лгала. Она стыдилась рассказать Диме, но слишком хорошо помнила о трусости, о той кошмарной липкой пелене, которая подступала к глазам при виде высоты или приближающегося поезда, о тех мурашках, которые бегали по спине, и о тех тисках, которые сжимали сердце при одном взгляде на лезвие.

Дима понимал, что Иветта приняла решение, но боялся ее потерять.

— Какой он был, твой жених?

— Зачем тебе?

— Я попробую быть на него похожим. Чтобы ты точно от меня не ушла. Никогда-никогда.

Иветта со слезами на глазах прижималась к нему.

— Не надо. Не надо быть ни на кого похожим. Ты должен быть только собой — ты ведь самый лучший.

Дима очень тонко чувствовал, когда нужно перевести разговор с пафосно-высоких материй на шутку.

— Ага… я ведь гений. Ты не забыла?

— Нет, — улыбалась Иветта, — и если я приму твое предложение, смогу написать себе на лбу: «жена гения».

Дима подхватывал:

— А когда ты нарожаешь мне десяток детей, на лбу у каждого мы напишем несмываемой краской: «сын гения» и «дочь гения».

— Если же кого-то из них твоя мама тоже объявит гением, потом допишем еще одно словечко, и получится «гений, сын гения» или «гений, дочь гения».

— Девочки гениями не бывают.

— Ты просто шовинистская свинья.

— Ага… я грязная шовинистская свинья. Но ты меня любишь?

— Люблю, — признавалась Иветта.

Когда разговор был шуточным, ей казалось нестрашным ответить правду. Правда заключалась именно в том, что она действительно полюбила Диму, крылатого мальчика. Стремительно, неожиданно, несмотря на все клятвы и барьеры, несмотря на разницу в возрасте, несмотря ни на что.

Через месяц они уехали в Москву.

Из издательства Лиза уходила со слезами, выполняя просьбу отца. Роман Геннадьевич сказал, что его лучший друг решил открыть свою строительную фирму и нуждается в личном помощнике. Конечно, Лиза не могла отказать Роману и написала заявление об уходе. На удивление, никто ее не осудил, никто не упрекнул, наоборот, все поздравили с повышением (личный помощник — это на порядок выше, чем офис-менеджер). На прощание сотрудники подарили отличный кухонный комбайн и огромный, в половину Лизиного роста, букет.

— Лиза, если что-то не сложится, возвращайтесь к нам, мы всегда будем рады, — сказал генеральный директор.

Сотрудницы совали Лизе шоколадки, какие-то брелки и бумажки со своими телефонами:

— Не пропадай.

У Лизы никогда не было друзей. Она в глубине души не верила, что с ней можно по-настоящему дружить — потому что она совершенно неинтересная, злобная и завистливая. Лиза улыбалась всем коллегам, но держала дистанцию, потому что понимала: их улыбки и разговоры с ней продиктованы хорошим воспитанием и добротой, не стоит злоупотреблять и навязываться.

На новом месте Лиза вела себя точно так же. Она быстро вошла в сумасшедший ритм работы, научилась не тушеваться перед приходящими прорабами и не краснеть от их крепких выражений, и вскоре папин друг не мыслил себя без помощницы. Звали его Павел Петрович, он был высокий, представительный и относился к Лизе с оттенком покровительственной заботы. Многие в коллективе думали, что Лиза в него влюблена, поскольку секретаршам испокон веков положено влюбляться в боссов, тем более если боссы такие милые, как Павел Петрович, и так душевно относятся к секретаршам. На самом деле Павел Петрович был женат, а роман крутил с главным бухгалтером, о чем никто, кроме Лизы, не знал, а Лиза, естественно, никому не говорила.