Эта взбучка до сих пор пылала в памяти Амата, и вот теперь он наконец-то заполучил в свои руки ее виновника – перепуганного и загнанного в угол.

– Я… – замямлил Уго.

Дальнейшие оправдания оборвала затрещина. А потом дружки Амата сомкнули круг, закрывая от посторонних удары, которыми Амат осыпал Уго. Мальчик поначалу защищался и давал сдачи, он привык драться с мальчишками на верфи, однако после третьего удара просто прикрывал лицо и голову.

– Дети, прекратите! – вмешалась какая-то женщина.

– Ступайте играть в другое место! – прикрикнул писарь, которому тоже пришлось обходить плотную группу.

Третий прохожий тоже хотел прикрикнуть, но тут в тесный круг ворвался Бернат и принялся работать кулаками.

– Что вы творите! – кричал он. – Оставьте его в покое!

Опомнившись от изумления, друзья лысого накинулись и на Берната. Круг сделался шире. Прохожие останавливались, кто-то ругался, кто-то пытался вмешаться, отчего сумятица только возрастала. Заплечный мешок Берната долго не продержался – после особенно резкого рывка ткань порвалась, и арбалет со стрелами вывалился на землю как раз в тот момент, когда для наведения порядка подоспели солдаты.

Зеваки и драчуны сразу же отшатнулись от арбалета со стрелами, как будто на них лежало проклятие. Лысый Пес и его шатия бросились прочь даже раньше, чем оружие коснулось земли, пихаясь локтями и просачиваясь сквозь толпу. На месте остались только Бернат, застывший при виде оружия, которое должно было послужить его возмездию, и Уго, прижавшийся к стене, задыхающийся и дрожащий, с кровью на губе и рассеченной бровью.

– Чей это арбалет? – вопросил солдат.

Бернат промолчал. Кто-то выскочил вперед:

– Его, его! – (Собравшиеся вокруг закивали.) – В мешке у него лежал.

– Взять парня, – распорядился солдат. – А этот? – добавил он, указывая на Уго.

– Этот вообще ни при чем, – заступилась немолодая женщина. – Его тут избивали…

Женщина огляделась по сторонам, но ни Жоана Амата, ни его шайки поблизости уже не было.

– Улепетнули.

– Так оно и было, – подтвердил из толпы священник. – Еще и меня толкнули.

Обвинение в адрес Берната было поддержано многими, и объяснения насчет Уго – тоже, хотя лишь та женщина поняла, что на самом деле происходило внутри кружка ребятни.

– Ну ладно, – принял решение солдат. – Этого отведите в дворцовую тюрьму. А ты, – он перевел взгляд на Уго, – не стой тут столбом.

5

Мар крепко держала его и тянула за собой, как маленького несмышленыша. Уго больше не осмеливался вырываться, так крепко держала его эта рука, пусть худая и костистая. Да, вначале он попытался – по пути с площади Блат к еврейскому кварталу, но женщина его выбранила и еще крепче сдавила запястье, ведь она была гораздо моложе Арнау, за которого вышла замуж, несмотря на разницу в двадцать лет. Двигаясь таким образом, они добрались до площади Сант-Жауме.

Пройдя еврейский квартал и спуск Презó, они оказались на площади Блат. Уго встретился с вдовой Арнау возле тюрьмы барселонского викария: женщина принесла еду для своего сына, чтобы он не умер с голоду. Мар расплакалась, увидев синяки, которые Бернат безуспешно пытался скрыть от матери, – парня в тюрьме пытали, и Мар дала альгвасилу два суэльдо, умоляя обходиться с Бернатом помягче. Женщина знала, что впредь не сможет давать стражникам много денег, потому что Бойшадос, бывший компаньон Арнау, разразился бранью, когда ему доложили о приходе вдовы.

Торговец даже не позволил ей пройти в дом:

– Твой сын признался, что хотел убить графа де Наварклес…

– Его пытали! Он бы никогда…

Бойшадос вообще не стал ее слушать:

– Он собирался убить не кого-нибудь там, а самого Первого капитана нашего короля! – Купец выпалил это скороговоркой, но тихо, стоя на пороге своего дома и озираясь по сторонам.

– Нет!

– Он что, свихнулся?

– Франсеск…

– Ты не должна больше здесь появляться! Ни ты, ни твой сын… если даже однажды он и выйдет из тюрьмы.

– Франсеск, пожалуйста…

– Ты хочешь моей погибели?

Два жалких суэльдо да немного еды – вот и все, что Мар получила от Франсеска Бойшадоса в обмен на обещание больше не возвращаться.

– Я сделал все, что было в моих силах, – объявил купец и захлопнул дверь прямо перед носом у вдовы своего бывшего компаньона.

Мар никогда не бывала в еврейском квартале и не знала людей, к которым ее покойный супруг испытывал такое уважение. После смерти Арнау женщина следовала совету мужа: никаких сношений с евреями. Однако в нынешних обстоятельствах… Бернат нуждался в помощи, хотя бы даже и в помощи евреев, и этому сопляку, который только и умел, что попадать в драки и передряги, тоже следовало помочь. В тюрьме Бернат расспрашивал об Уго так, как будто судьба мальчишки была для него важнее собственной. «Его выгнали с верфи по нашей вине, – объяснял он матери то, что она и так знала от Жоана Наварро. – Я ему посоветовал отыскать Жусефа Крескаса. – И Бернат со смехом добавил: – А больше никто не шевельнет и пальцем ради этого… наглеца».

И Мар взяла с собой мальчика в качестве предлога. Приведя Уго, она познакомится с Жусефом. И если Жусеф снова предложит помощь, она не колеблясь ее примет, будь он хоть трижды еврей… Это нужно Бернату.

Мар и Уго остановились перед маленькой площадью рядом с церковью Святого Жауме: ее готический портал состоял из пяти стрельчатых арок по центру и еще двух по бокам. На Уго пялились мужчины и женщины, болтавшие в тени под портиком. Двинувшись дальше, мальчик и женщина миновали задний фасад Городского Дома и вышли к большому вязу, временами исполнявшему роль позорного столба для приговоренных к публичному глумлению; пространство вокруг вяза предназначалось еще и для публичных распродаж – здесь по свободной цене раскупалось имущество банкротов и покойников; здесь же располагались и конторы писцов – маленькие домики, прилепившиеся к городской стене: тут на заказ составлялись и переписывались документы и письма горожан.

Просочившись сквозь уличную толпу, Мар и Уго оказались перед воротами в еврейский квартал, рядом с которыми бил родник и стояла сторожевая башня.

– Ты знаешь Жусефа Крескаса? – без обиняков спросила Мар у привратника. – У нас к нему дело.

– Как же мне его не знать?

Привратник велел игравшему рядом мальчонке проводить пришедших. Жусеф жил в доме, принадлежавшем когда-то его отцу, – это было трехэтажное здание с садом позади. Дом стоял на улице Каль, как называли ее христиане (для евреев это была просто «та, что выходит на площадь Сант-Жауме к новым стенам»), немного не доходя до перекрестка с улицей Банис-Ноус. Жусеф унаследовал не только дом Хасдая Крескаса, но и его