Бумаги стыдливое отрочество, перечеркнутое поперек и вдоль, как говорится, если в первом акте ружо на сте

не, в третьем из него вылетит птичка. Я — Иона. В лоно ушел, брожу, ежась, каркает воро-тник, как на падали, ра-роди меня снова на холмах Грузии, здесь такая ночная мгла, из воды хлюпики хлюпают — зачем я в одежде, с вороной на одном оставшемся плече сюда спустился? Радуйся, мне тесно, а что за дыра? Кавалел, кавелел, половик-то плоголел. То-то пахнет дымом дыра. Нет, не роди никуда. Пускай за пределом ее металлической власти — не надо. Железные мухи снуют. Шиш, щиш тебе, радуйся, Шиллер, паскуда! Не пой, кра-кра-кра… P.S.: «Данный текст, в железные тиски коего я попал, явив тем самым свою несовершенную сущность знака, приобретающего то или иное значение лишь в контексте — благодаря или вопреки ему, а без оного способного лишь служить еще одним доказательством вечного отсутствия смысла, копейкой в копилке у ничего, существует как факт реальности, точнее, как факт, опровергающий наличие одной-единственной реальности и утверждающий пульсирующее отсутствие плоскости, лишь благодаря тому, что ты остался з а пределами, в нашем случае — за пределами текста, куда, как ты мог заметить, оставил все свои беспомощные попытки пробраться мой эксцентричный герой. Нижайший поклон очаровательной каннибалочке».

Как-то, в самом начале их романа, Ритка призналась, что хочет родить ребенка не от мужа. Зря, сказал он, твой Ленька этого не заслужил. Родить от заезжего графа — вечная история. Пока существуют социальные слои, всяческие варианты сюжета: он был титулярный советник, она — генеральская дочь, — просто неизбежны. Так объяснила бы Юлия Николаевна, а Митя не удосужился: нехорошо, вот и все. И вообще — зачем что-то объяснять?

И сейчас Ритка уже переживала, что так неосторожно выдала ему свои планы. Вдруг будет бдителен и не даст ей осуществить свою мечту? У него и так обостренная чувствительность

— трудно с ним оттого. То ли дело Леня. Прост, как валенок, — хочет всегда — отдашься и о'кей!

Митя встал, зажег настольную лампу, его красивая молодая кожа, длинные ноги, узкие бедра радостным звоном отозвались в ней, и он тут же откликнулся, обхватил ее за талию, поднял. Какая я пушинка, а? Ей хотелось, чтобы это произнес он, и она поторопилась ему подсказать шепотом. В любви она приобретала над ним, высоким, сильным, необыкновенным, могущественную власть, особенно мощную в последние мгновения его страсти, когда он полностью терял контроль, а она обретала трезвость, чтобы, точно крохотный дирижер, управлять огромным оркестром — колыханием музыки, неслышно звучащей дрожью, мажорным полетом — и последним, уже совершенно неземным всплеском и вскриком воспаривших виолончелей и скрипок. Сравнение принадлежало не ей, она почерпнула его из одной книжки, взятой когда-то у Инессы, называвшей, кстати, своих любовников «маэстро», и оно очень понравилось ей. Потом она расслаблялась, ослабевала или полностью отключала трезвый контроль — а оркестр ронял еще несколько тонких звуков, чтобы завершить симфонию утонченно и нежно.

Утром заскрипела калитка. Они прислушались: кто-то шел по ограде. Митя натянул джинсы, она — халат.

Приехала Серафима. На слегка кривоватых, полных ногах шла она по деревянной дорожке к крыльцу, поглядывая по сторонам. Крупный нос ее точно принюхивался. Мысленно она уже соединила в законном браке Наташу и Муру — и дача беспокоила ее почти по-хозяйски: то ли продать за хорошую цену — дома и участки здесь, в престижном месте, очень дорогие — и потом купить гденибудь подальше, может, на том берегу, два домика; то ли развести на участке огородик, баньку отстроить, ох уж Антон — какой лодырь, а лопух!..

Митя следил за ее воинственным продвижением с террасы: пил воду из ковша и не терял философского спокойствия.

— А ты, значит, бездельничаешь, — с ходу бросилась Серафима в бой. — Сидишь на даче, вместо того чтобы деньги зарабатывать! Митя обладал пропускной способностью: уловив начало ненужного ему текста, он просто переставал его слышать. Выглянула Ритка.

— И не один! — радостно констатировала Серафима. — Развлекаешься. Я всегда говорила, что ты бесполезный член нашего общества, что непонятно еще, почему тебя не позовут куда следует и не разберутся! Сталин таких сразу ссылал подальше — и правильно делал.

Они с Риткой переглянулись, вернулись в комнату, оделись, Ритка подвела глаза, и, оставив огнедышащую Серафиму на даче, они уехали в город.

Ритке опять повезло: только она возвратилась, неожиданно примчался на машине Леня: он ездил куда-то в область, ворочал делишки и почему-то вернулся раньше на два дня. Ритка точно родилась под счастливой звездой!

Пробыв дома трое суток, Леня снова уехал, и она второй и последний раз кувыркалась с Сергеем. Чтобы глупо не рисковать — у него дома.

— Слушай, все-таки как-то не совсем порядочно получается,

— одеваясь, скрипел он, — на Митьку мне, разумеется, плевать. Но тогда завязывай с ним, будешь моей кралькой. Эге?!

— Нет, — она покачала головой, привстав. — Тебя я от него не отделяю. Но если и брошу кого-то, то не его. — Ей нравилось говорить мужчинам неприятные вещи. — А Митьку — ни за что! Его острая тень метнулась.

— Нет так нет! — взвизгнул. Тогда обрезаем мы.

— Ты и любовник в тысячу раз хуже, — сказала она ядовито.

— А ты… — Острая тень прыгнула к ней, но приостановилась.

— Бог с тобой. Ты все равно мне нравишься. Люблю шлюх.

— А ты кобель, — парировала она.

— Так шлюха — это же комплимент.

— И кобель тоже.

— Эге! Через минут пять она поднялась, оделась, вышла к нему в кухню. Он уже налил в рюмки водку и нарезал салат из огурцов.

— Немного. А то мне еще Кристинку из сада забирать.

— Лампопусенька ты моя, — расчувствовался после первой он и дотянулся острыми кривыми пальцами до ее волос, — симпатюлечка, ей-богу. — И, налив, залпом выпил вторую рюмку.

— Ты все равно никогда меня не сможешь разлюбить, — сказала она. Тут он немного удивился: уже о любви? — но вежливо промолчал.

— Кто хоть раз со мной, тот потом ни с кем не может.

— Эге?!

— Да. — Она постаралась придать взгляду магическую силу.

— Я и так уже почти не могу.

— Один парень из-за меня покончил с собой. Сергей глянул тревожно. Признаться, мысли о самоубийстве иногда подкрадывались к нему, как воры, намереваясь украсть его жизнь, но он ловко ловил их и загонял в тюрьму своего сознания.

— Давно?

— В доме отдыха. Несколько лет назад. Правда, не из-за нее. И не в доме отдыха, а в соседнем подъезде. Но и точно говорили, что из-за бабы. Дебил, в общем, другую найти не мог. Ритка таких малахольных презирает.