– Судя по выражению вашего лица, мне лучше надеть очки, – сказала Венди и, сделав это, улыбнулась, но неискренне, что было еще неприятнее, чем вид ее синяка.

«Помнишь, какие синяки были у нее на руке на прошлой неделе? – мысленно услышал я Ваш шепот, Ричард Гир. – Этой женщине нужна помощь. Надо ее спасать».

На ее запястье все еще имелось покраснение, хотя и гораздо более слабое, чем прежде.

Сердитый человечек у меня в желудке вовсю мутузил меня руками и ногами.

Было ясно, что она попала в беду.

Я даже вспотел.

– Бартоломью, – обратилась она ко мне. – Вы хорошо себя чувствуете?

Я кивнул и стал рассматривать свои шнурки.

– Выглядите вы неважно.

Я крепился как мог, стараясь ничего не говорить.

– Что случилось?

Я понимал, что, если скажу то, что думаю, это только ухудшит дело.

– Бартоломью?

Внутри у меня что-то менялось.

– Вы можете открыто говорить со мной. Это вполне надежно. Вы можете…

Я потерял контроль над собой, и у меня вырвалось:

– Я гляжу на ваш глаз и невольно чувствую вашу боль. Такое со мной бывает.

Я уже давно никому не говорил такого. Наверное, это Вы, Ричард Гир, говорили через меня. Наверное, я как бы играл роль, произносил то, что было написано в сценарии. По опыту я уже знал, что теряю друзей из-за таких высказываний и становлюсь одиноким. Я не хотел этого говорить. «Кретин!» – воскликнул маленький человечек у меня в желудке.

(Должен признаться, что в последнее время все во мне как-то раскрепощается, я чувствую себя как какой-нибудь цветок, впервые раскрывающийся миру. Я не понимаю, почему это происходит, и не контролирую этот процесс. Цветы же не думают: «Наступил май, дай-ка я потянусь к солнцу и раскрою свой кулак в открытую ладонь». Они вообще не думают, а просто растут. Когда наступает нужный момент, их стебли распускают разноцветные лепестки и цветы становятся красивыми. Я не стал красивее, чем был при маме, но чувствую себя как раскрывающийся кулак или как распускающийся цветок, как загоревшаяся спичка или целая грива красивых волос, рассыпающихся после того, как женщина развязывает удерживавшую их ленту. Очень многое, ранее невозможное, становится возможным. Я думаю, что, может быть, именно по этой причине я не плакал и не горевал, когда мама умерла. Разве лепестки цветка плачут и горюют, когда они покидают зеленый стебель? Может быть, я провел первые тридцать восемь лет своей жизни внутри своего стебля? Меня занимают очень многие вещи, Ричард Гир, и когда я читаю о Вашей жизни, мне кажется, что и у Вас были когда-то подобные мысли и именно поэтому Вы бросили колледж и не стали фермером, как Ваш дедушка, или страховым агентом, как Ваш отец. И по той же причине многие считают Вас замкнутым, тогда как Вы просто стараетесь быть самим собой. Я читал, что, учась в колледже, Вы ходили в одиночестве в кино и проводили там долгие часы, изучая игру актеров, развитие сюжета и другие особенности киносъемки. Вы обучились всему этому самостоятельно. Наверное, тогда Вы были еще в стебле, прежде чем распуститься в знаменитую мировую кинозвезду Ричарда Гира с такими яркими лепестками. Но, как я понял из Вашей биографии, это было нелегко. Вы очень долго играли на сцене. В одной книге написано, что в Вашей квартире в Нью-Йорке не было ни воды, ни отопления. А потом Вы снялись в очень многих фильмах, прежде чем стали знаменитым. Вы всегда соперничали с Джоном Траволтой, и сначала Вам платили гораздо меньше, чем ему. Но теперь Вы стали Ричардом Гиром. Ричардом Гиром!)

– Вы эмпатичны, – произнесла Венди кокетливо, пытаясь увести разговор в сторону, к менее значительному, потому что о менее значительном всегда проще говорить. – Это хорошо, – сказала она. – Мне нравится это в вас. Чуткость импонирует женщинам. Может быть, сейчас как раз удачный момент для того, чтобы поговорить о вашей другой цели – побывать в баре с женщиной.

Она не поняла, что я имел в виду, сказав, что чувствую ее боль, но Вы-то поняли, Ричард Гир. Вы прошептали мне на ухо: «Я понимаю. Твой мозг может видеть. Он сопоставляет факты. Ты видишь этого мужчину, его лицо и то, что он делает с ней, когда злится. Ты видишь, как она пытается защититься от его ударов. Закрывает лицо своими тонкими детскими руками. Но он большой, сильный и красивый, он образован и убедителен, окружен защитной оболочкой респектабельности и всеобщего уважения. Потом она долго плачет в одиночестве, пока он не возвращается. Она опять закрывает голову руками, но на этот раз он не бьет ее. Он говорит, что очень сожалеет и не знает, что нашло на него. Даже плачет. Он плачет. Он просит прощения. Он говорит, что любит ее. Он говорит, что старается не терять контроль над собой. Он говорит, что это передалось ему от отца, который бил его, когда он был маленьким, и что он пытается вырваться из этого порочного круга. Он старается говорить тем же языком, какой использует она в своей работе. Она думает, что может спасти его, и это тебя восхищает. Она думает, что терпит неудачу как психолог, еще даже не начав работать по-настоящему. Как она будет помогать другим, если не может решить собственные проблемы? Ночью она одна смотрит в окно спальни сквозь свое призрачное отражение, стараясь не замечать его, но разглядеть себя. Она старается отчаянно, но безуспешно и страдает. Ты способен видеть вещи мысленно, Бартоломью, и это великий дар. Не надо прятать его от меня. Я понимаю, почему ты прячешь его от остальных. Почему ты до сих пор не говорил мне о нем и какие трудности переживал из-за него в прошлом. Как ты притворялся, что не владеешь им, пытался быть как все, но не мог. Я знаю, что ты увидел смерть своей матери задолго до того, как это произошло, и потому ты не испытываешь потребности скорбеть сейчас – ты скорбел об этом, пока она была еще жива. Знаю, что ты видишь людей насквозь, когда ты позволяешь своему мозгу работать так, как только он один умеет. Я вижу, ты сознаешь, что сейчас наступило твое время. Именно сейчас. Тебе сделали этот подарок давным-давно, но ты ждал все эти годы и только сейчас срываешь оберточную бумагу, чтобы достать подарок из коробки».

«Ты читаешь ее мысли – а может быть, просто чувствуешь их. Как бы то ни было, ты знаешь, что ее приятеля зовут Адам, – шептали мне Вы, пока Венди рассуждала о том, как произвести впечатление на женщину, и говорила что-то об умении слушать, размахивая руками у себя перед лицом и прячась за своими большими черными очками. – Ты думаешь, Бартоломью, что сходишь с ума. Этого ты боишься больше всего. А ты проверь свой ум. Произнеси: „Адам“ – и понаблюдай за ее реакцией. Попробуй. Доверься мне. Просто скажи Венди: „Адам“, и тогда она поймет, что ты обладаешь этим даром. Она ведь никогда не называла тебе его имени. Она увидит, что ты отлично понимаешь ее проблемы и что ей нет необходимости притворяться перед тобой. Как помог тебе я, раскрыв твой дар, так же и ты можешь помочь ей».

Я боялся проверять свои способности, так как подозревал, что я умалишенный, а если даже и нет, то сам этот странный дар пугал меня.

Неизвестно, что хуже.