Двадцатидвухлетний Джеффри Кокс во время очередных выборов в Рейхстаг в июле 1932 г. оказался в Берлине. Несмотря на то, что нацисты получили 230 мандатов и стали самой большой партией в парламенте, они все равно не имели большинства голосов. Вот как Кокс в письме матери описывал то, что происходило в столице непосредственно перед выборами:

«Митинги запретили, поэтому не было больших скоплений людей. Просто многие выходили на улицы, покупали газеты и ждали результатов. Около резиденции Гинденбурга выставили охрану. Изредка проезжала машина, в которой сидели полицейские с винтовками и штыками. Они настойчиво сигналили, прося их пропустить. Потом приехало множество мотоциклов, машин и велосипедов, все рассчитывали увидеть что-то интересное. Я думаю, что в ближайшие шесть месяцев Германия либо станет коммунистической, либо начнет войну с Польшей. Самая большая опасность, на мой взгляд, состоит в том, что партия диктатора развяжет войну и начнет бороться с коммунистами, как только будет приведена в порядок немецкая армия. Все это очень грустно, потому что немцы такие прекрасные люди. В среде молодежи наблюдается отчаяние, так как люди понимают, что их превратят в пушечное мясо. Недавно один немецкий студент сказал мне: «А что нам остается делать? Только вперед, на баррикады!»[227]

Остаток лета Кокс провел в Гейдельберге, изучая немецкий язык. Этот университетский городок, окруженный поросшими соснами холмами, напомнил ему город Данидин в его родной Новой Зеландии. Коксу очень нравились развалины замка из красного известняка, горбатый мост через реку Неккар и старинные университетские здания. Даже сами студенты выглядели колоритно: «Большинство из них носят форменные фуражки различных студенческих корпораций, и очень у многих на лице шрамы от сабель». Эти шрамы, полученные во время фехтовальных поединков, с начала XIX века считались в студенческой среде почетным знаком отличия.

Если мензурное фехтование было распространено среди молодежи, то музыку обожали все немцы, вне зависимости от возраста и рода занятий: «Домохозяйки поют по утрам, когда выносят на деревянные балконы матрасы, чтобы их проветрить. В лодках устанавливают граммофоны; группы пеших туристов, настроив гитары, двигаются в сторону холмов; в кафе в саду замка по вечерам выступает джаз-бэнд; нередко немцы гуляют по ночам и поют своими глубокими голосами. Вверх по течению реки на вершине зеленого холма стоит деревня Хайльбронн, дома в ней с красными крышами и белыми стенами. К деревне ведет пыльная дорога, вдоль которой под яблонями аккуратно сложены снопы. Небольшой оркестр в деревенском кафе играет популярный мотив»[228].

Не только благодаря окружающему пейзажу Кокс чувствовал себя как дома. Новозеландцу также импонировало то, что профессора в Гейдельберге вели себя по-простому, отбрасывая все формальности. Они гуляли по городу без пиджаков, купались, ели мороженое: «В этих людях нет никакой чопорности, никакого отношения «учитель – ученик».

В то последнее лето Веймарской республики Кокс вместе с приятелями по университету и милой внучкой своей хозяйки купались в реке, устраивали пикники, плавали на лодке и играли в теннис. Только далекие фабричные трубы в Мангейме напоминали им об окружающем мире, в котором «существовали фашизм, большевизм, войны, революции и горе»[229].

Однако даже в Гейдельберге ощущалась социальная напряженность. Хозяйка дома, в котором жил Кокс, всегда ходила в черном: на войне погибли ее муж и трое сыновей. Точно так же, как и соседи, она испытывала финансовые трудности, вызванные высокими налогами. Впрочем, надежда не покидала немцев. Один из профессоров Кокса, поддерживавший нацистов, постоянно повторял: «Когда Гитлер придет к власти, все изменится к лучшему».

Тем летом Тони Рамболд также учил немецкий язык, только в Мюнхене. Он жил в обедневшей семье своего учителя, который, напротив, не был сторонником нацистов. «Бедный учитель Тони три недели провел в нацистских застенках[230], – писала леди Рамболд своей матери. – Ему лили касторку в рот за то, что он социалист. Он умолял Тони заплатить ему сразу за десять уроков вперед, чтобы он мог помогать своей матери»[231].

Пожалуй, самым заметным иностранным студентом, который обучался в 1932 г. в Гейдельбергском университете, был афроамериканец Милтон Райт. Немцы, конечно, знали о существовании чернокожих боксеров, джазовых музыкантов и певцов, однако очень немногие жители Гейдельберга видели чернокожего человека в реальной жизни. Тот факт, что представители негроидной расы могут получать образование, вообще не укладывался в головах у людей.

Райт вспоминал, что прохожие останавливались и засматривались на него, словно ожидали, что он пустится в пляс. Иногда немцы думали, что он африканский принц. На самом деле Райт окончил Колумбийский университет в Нью-Йорке, а в Гейдельберге готовился к защите кандидатской по экономике. Через десять лет, сразу после нападения японцев на Перл-Харбор, он дал американской газете «Pittsburgh Courier» интервью, в котором рассказал, как познакомился с Гитлером.

Каждое лето в Гейдельберге устраивали световое шоу. Стоящий на высоком берегу Неккара замок подсвечивали красными огнями в память о его разрушении в XVII веке французами. Потом подсветку замка выключали и устраивали фейерверк.

В 1932 г. Милтон Райт вместе со знакомыми студентами смотрел салют из лодки, украшенной зажженными фонарями. После окончания салюта толпа спела гимн, и Гитлер произнес очередную, полную ненависти речь. Райт вместе с приятелями пошли на ужин в «Европейский отель», в котором как раз остановился фюрер. При входе в ресторан к афроамериканцу подошли два офицера СС и сообщили ему, что Гитлер желает его видеть. Перед тем, как отправиться к фюреру, Райт передал свой паспорт одному из друзей и попросил того связаться с американским консульством в случае, если он не вернется. Впрочем, Райт волновался напрасно. «Почти все проведенное вместе время Гитлер задавал мне вопросы о неграх в США, – вспоминал спустя годы афроамериканец. – Правда, он не давал мне возможности отвечать, так как делал это сам».

К удивлению Райта, Гитлер вел себя очень вежливо. Студент поразился тому, что фюрер многое знал о жизни негров в Америке. Правда, из всех чернокожих Гитлер упомянул только Букера Талиафера Вашингтона и Поля Робсона. Фюрер заявил Райту, что считает представителей негроидной рассы третьесортными людьми, которым суждено так или иначе всегда оставаться под чьим-либо управлением, поскольку у них отсутствует внутренняя сила – иначе они бы не позволили белым линчевать себя, бить и проводить политику сегрегации, а восстали бы против них. Гитлер поинтересовался, почему Райт хочет получить «европейское образование», зная, что никогда не сможет использовать его. Фюрер предположил, что приобретенный в Гейдельберге опыт не поможет Райту в Америке, а лишь сделает его несчастным.