А вот восторженные и ласковые деньки, гладящие наши шкурки шелковой лапкой «года доброго дракона» и услаждающие слух словно пением иероглифических псалмов в «года огненного красного петуха», – те вбегают в унылые чертоги быта сразу ко многим и сообща, как общий порыв зефирных ветров или прозрачный с прочкнувшихся небес задумчивый грибной дождик, и заставляют в унисон, хором воскликнуть: ну и денек!

Собственно, ровно такие, почти молитвенные, но очень сладкие словеса и выкинул поутру, высунув нос из простыни, малоизвестный даже самому себе литератор H., очнувшийся вполне живым в своей крохотной квартирке в давно не стиранных простынях.

Н. сразу вспомнил, что вчера он наторговал в вестибюле научно-академического храма своих фантастических опер на кругленькие 69 рублей 51 копейку, посчитайте, поскольку за каждый из трех проданных экземпляров, украшенных поверху авторской неторопливо-стремительной монограммой. Этот академический парфенон присоветовал, как место типового торгового ларька чеканной прозой «нонфишкин», сосед Н. по лестничной клети, сотрудник этого же научного гнездовья, специалист по моделированию физически абсолютной пустоты. Сотрудник иногда зазывал Н. в долгие гости с пустым чаем и был буддист наизнанку, поскольку хлопал в бока своего домашнего старого железного компьютера-россинанта и восклицал, выхватив с обвисшей деревянной полочки очередной диск:

– Гляди, в старое тело новую душу. Новую программку-модельку. Отгадай, что за пустота вылезет в этот раз?

Втыкал, щелкал пальцами пианиста с царапающимися и скрипящими ногтями по клавиатуре, и на железном экране высвечивалась и прыгала, резвясь, и цвела новая душа старого стального тела – перевязь графичков или плавающих полусфер, нарезанных в цвете формул и вычерченных в объеме откровений.

– Сдам этот вид пустоты в квартальный отчет, – восторженно вопил сосед. И добавлял, тихо поднося палец к узким губам. – У меня и новая пасмурная душа есть – версия три пустоты, укушенной тяготением, – а компьютерное железное тело лишь тихо постанывало вентиляторными выдохами и высовывало сухой язык протяжек, требуя новую таблетку невесомой плоти.

Повезло, что в веселое утро этот «буддист навыворот» в звонок литератора постучал много позже, а то пришлось бы пару часов убить на возлияния взаимных пожеланий, осмотры невосполнимых пустот и чтения соседу речитативом в лицах очередной сцены порядком осточертевшей Н. фантазмооперы. Потом H., жуя вчерашнюю настоявшуюся и втянувшую пикантный вкус гренку, вспомнил, что зайдет другой сосед, пенсионер Г., и принесет, лаская между ладоней, стольник – отстежку от пяти-ста за уступленное литератором пенсионеру на день право раздавать рекламные листки у метро У. Это право вместе с кипой бумажных бессмысленных листков Н. добывал по глубокому родственному блату, древом которого гордился, вычерчивал и дополнял или изымал из которого на старенькой миллиметровке. Кроме всего приятного, раздался часиков в десять нежданный телефонный звонок. Звонил шапочно, если не сказать кепочно, знакомый неприятный человек Э. Моргатый, известный в городской среде человек-кидала, с занятным предложением: за сорок девять нефальшивых долларов быстренько накатать сценарий сериалки под громким именем «Мужчины не платят». «Все дело сконцетруй в углу комнаты любого киевского подвала, где съемки, – скомандовал уже однажды надувавший Н. обещала. – Там и мордобой, там и кровать на три койкотела. Рядом джакузи олигарха с золотыми кранами и серебряной водой. А сбоку втащим бампер от джипа БМВухи, со встраиваемой раскладухой». Звоночек этот, хоть и с осадком, но стал приятен, как немного мокрого под брюками в безумную жару, и H., вполне в настроении, отправился на кухню-ванну-санузел искать забившийся в какую-то щель от исхудания тюбик старой зубной пасты.

Надо подчеркнуть, что день этот задался не у одного этого Н. Выползла с утра и уже не уползала улыбка, как приклеенная синяя борода, с щек и самого газетного мачо Эд. Моргатого. Во-первых, он с утра долго, семь минут, хохотал. Щелкая с профессионально-задним интересом каналы, неожиданно на «нашем» и, конечно, «любимом» TOTAL TV нарвался, вместо обычного оккультного облома и запредельной кровищи, на сюжетец: китайская пожилая дура перед монастырем под визги пилообразного щипкового манекена с косыми бровями орала, мяукала и корчилась настоящей обезьяной, чем изображала ихнюю музыку. Чем только люди не зарабатывают. Ужимки шимпанзы, вопли обоссавшейся щипковой гориллы и притоптывания заблудившейся мартышки, а особенно гортанное хрипенье и сопенье довели мачо до экстаза колик.

Все другие ТВ давно забросили «вести с полей» и «фрезеровщик перевыполнил резать металл»: НЕР ТВ давно позабросил кусать крошащейся челюстью власти и перешел на «Вход-выход из последнего желтого коридора в нирванную кошмаров», «жизнь взаймы после жизни внаймы» и на «воспоминания сходившей по большому за свое зеркало стареющей и уже никому не нужной упаковщицы макарон и деятельницы самодеятельности». Так и мелкая пакостница НТН нашпиговала свальную утреннюю для прогулявших школьниц групповуху раздвоением личностей членов и потусторонним воем вагин. Мочилка ВТН вовсю разбавила трупный запах снятых в углу общаг сериалок сладкой вонью потусторонней завирухи, в виде пропавшей в космос в объятия усатого гостя из будущего старухи вместе с вполне приличной двушкой в спальном районе или пассами рук потомственной заключенной, прорицательницы для определения прописки свежей расчлененки. И даже все эти монстры ТРТ, ПРК и прочие осторожно разбавили многодневные армянские визги юмористов-старух с гармонями вместо огнеметов бреднями про мистические пропажи у заглавных певунов «Песен о главном человеке» задников, передников с пятью бриллиантовыми «Ролексами» в рваном кармане и минутами памяти о брошенных гастрольных детях-упырях по всей обильной державе, произведенных больными от недержания страсти и выхлопов любви визжащими поклонницами из плоских поселочков и круглых пригородов.

Мачо дико и сладко, вместо подзарядки мышц, посмеялся над восточной обезьяной в простом сюжете родного кормильца-канала, но везуха продолжала переть через этот денек, и Эдька тихо повстречался днем с человеком и смотрителем в газетке. Не надо рожать тайну там, где уже понесла удача. Все это послучалось в угловом кабинете главного этажа газеты, куда шавкам хода нет, тихо и буднично. Отставнику-кадровику органа Эдик доложил последнее свежайшее из жизни сотрудников толково и кратко, как и любят старорежимные зады, за что был пожат за руку. И рискнул в теплую минуту озадачить вхожего к бонзам, твердого оловянного солдафона с негнущимся осиновым колом шеи и взглядом лесного моховика. Который и на ночных полежалках в ресторашках «за углом», поди, никогда не был.

– Как, мол, моя заявочка на серийку?

– Кто такая? – удивился деревяшка.

– Ну, эта, «Мужчины не платят».

– Рассматривается в положительном обороте с одобрительного ключа, – проскрипел, не отрывая рожи от бумаг, руководящий дырокол.

Эдик опал, как член-корреспондент зарубежного органа, в экстазе и от наскочившей валом смелости, кипящей в молодой крови, брякнул:

– Хочу еще одну.

– Как фамилия? – автоматически отработал кадровик.