Прокрался он, как барс горный, к реке и видит: бьётся храбрый казак с огромным басурманским воином, только звон стали в воздухе, а сами клинки и не видны на такой-то скорости. Из кустов другие басурмане выползают, побитые, но упёртые, не сдаются.

А в десяти шагах ещё один, чернобородый, связанную девушку к другим пленницам толкает. И не узнать её он не мог – та самая, что кота Васеньку гладила, а потом тяжёлой палкой кидалась, не попала, забор сломала, а сама такая красивая-а…

Огляделся Юсуф по сторонам, присмотрел сук покрепче, в руке прикинул, взвесил, к чернобородому сзади подобрался и ка-а-ак хрястнет по затылку!

– Недостойно джигита нападать на слабых женщин!

Карашир так и рухнул где стоял…

– Бежим! – подхватил молодой джигит спасённую девушку за локоть, верёвки развязал, а она ему с левой руки так оплеуху и закатала!

– Негодяй!

– Ты чего?!

– Ничего! – И ещё с правой добавила.

– Я же тебя спасаю! Как ты посмела меня ударить, женщина?

– И что ты сделаешь? Вор! Своих друзей басурман на помощь позовёшь?!

– Дура, я не с ними!

– А чем ты их лучше?!

Ну вот, пока эти двое друг на дружку горло драли, Карашир в себя пришёл, спасла его толстая чалма. Махнул он рукой, и трое басурманских воинов в один миг скрутили и Юсуфа, и Ксению. Глянула на них ведьма издалека, сама себе что-то в уме прокрутила и себе же под нос мурлыкнула:

– Надо будет присмотреть за этими двумя голубками. Они могут быть очень полезны…

Воевода басурманский в это время вокруг казака кружит, ятаганом машет, грозит всячески, словами обидными бросается, всё надеется противника из равновесия вывести. Да только сотник на болтовню не ведётся, шашкой сплеча рубит, вензеля в воздухе крутит так, словно не одна шашка у него в руках, а сразу десять! К ним уже никто и подступиться не решается, понимают люди, какие два воина сошлись в поединке…

– Живучий, шайтан! Кто тебя учил так драться? Императорская академия, фехтовальный класс месье Жана де Маре? Или испанская школа Педро Родригеса Хуана де Сааведра? Или владение мечом в стиле бусидо великого Суси…

– Дедушка учил. Ты только не нервничай. Вона уже и пена пошла…

Зарычал воевода по-тигриному, зафыркал по-львиному, на одну ногу встал, другой за ухом почесал, а сам рожи корчит, чисто обезьяна в него вселилась.

– А вот такому он тебя учил? А вот так, вот так, вот так?! Умри-и-и!

– Делать мне больше нечего, – казак вздыхает, с лёгкостью от всех ударов уходя. Выбрал момент, запястье вывернул, кистевым ударом снизу махнул и выбил ятаган иранский из рук противника. У воеводы аж глаза круглыми стали по два царских пятака! А сотник ему подножку поставил, на колено опустил, да и приложил грозную шашку к горлу. Всё, стопорись, отвоевался, басурманское отродье…

– Чего ты ждёшь, казак? – воевода прохрипел, давя на жалость. – Убей меня!

– А ты куда-то торопишься?

– Убей меня, я опозорен навек! Мне теперь только в монастырь и дорога…

– Я могу ближайший подсказать, – кивнул сотник. – Недалеко отсюда, тюрьма называется.

Понял воевода, что ни победить, ни обхитрить казака не удастся, и совсем голову повесил. А тут из кучки пленниц одна женщина вырвалась да по берегу бежит, кричит что есть мочи:

– Андрей! Ми-лый! Род-но-ой!

– Ты погоди тут. Никуда не уходи, – сотник воеводу попросил, шашку в ножны бросил и жене любимой навстречу кинулся.

Стоит воевода на коленях, ждёт, дураком себя чувствует…

За пленницей два басурманских воина сорвались было, однако, видя, кто им наперерез пошёл, свернули вовремя и обратно к своим ещё быстрей припустили.

– Родной мой… живой…

– Настя! – Сотник жену к груди прижал, в глаза её синие наглядеться не может.

Она тоже его по лицу гладит, слова ласковые шепчет, у самой слёзы по щекам, уж до того сцена-то душещипательная. Казак глаза опустил и видит на шее у жены медальон незнакомый, красивый, с камнем зелёным. Удивиться не успел, как взлетела вверх рука тонкая, и вонзилась ему сзади в шею стальная иголка волшебная. Словно подрубленное дерево, упал он навзничь, ни мёртвый ни живой, чародейством чёрным в полон захваченный…

А жена его Настасья выпрямилась, ногой мужа родного пнула, головой встряхнула эдак, словно кобыла гривой, и прежний лик обрела.

– Спи, милый…

Ну вы уж, поди, сами поняли, кто это был. А кто не понял, подскажу: это злая ведьма на себя личину жены сотниковой примерила. Да так громко хохотнула в небо коварная Агата Саломейская, очень уж собою довольная, и к воеводе обернулась с ехидцею:

– Теперь ты дважды мой должник. Что скажешь, великий, блин, воин?!

Молчит воевода, свой позор пережёвывает. Встал, ятаган поднял, себе за пояс сунул, к казачьей шашке руку протянул…

– Бери, – ведьма разрешила. – Но этот казак моя добыча! Эй, Наум да Хряк! А ну, быстро ко мне! Где вас нечистая носит, остолопы?!

Взял воевода шашку сотника, посмотрел, задумался. Потом рукой махнул своим, кивнули басурмане, толчками и пинками погнали связанных пленных вдоль реки. Кавказского юношу с собой взяли, решили не убивать пока, урезать частично и на невольничьем рынке продать, молодые и красивые евнухи на Востоке всегда в цене, да?

А воевода, прежде чем уйти, взял шашку двумя руками и об колено переломил! Обломки в реку выбросил, чтоб и памяти о его поражении в бою не осталось…

– Наум! Хряк! Третий раз повторять не буду!

В один миг, как из-под земли, вылетели два чёрта, толстый и тонкий. Глаза горят обожанием, морды подобострастные, улыбка вполлица, и аж ножонками сучат от усердия.

– И не надо, мы уже тут!

– Чего изволите, мадам?

– Вас изволю…

– Э-э, в каком смысле? – осторожно переглянулись черти.

Ведьма прикрыла ладонью глаза и выпустила пар из ноздрей, достали-и…

– Мы сразу тут были, – поспешил объясниться Наум. – Просто под ногами путаться не хотели!

– Ну, чтоб не мешать вашей злобности, – в такт поддакнул Хряк. – А так стояли и буквально любовались, как эффектно вы этого станичника уложили. У вас редкий талант перевоплощения, мадам! Не хотели бы попробовать себя на театральной сцене?

– Возможно, – на миг отвлеклась Агата, но быстро вернула себе нить разговора. – Вот что, возьмите этого казака…

– Вот этого? У-у, нехорошая морда… – Наум храбро пнул сотника по сапогу.

– Осторожно, он ещё живой.

– Живой?! – ахнул тощий чёрт и с большей осторожностью вытер сапог сотника краем своей рубахи.