Бахрин в том году заканчивал университет и довольно много занимался, поэтому иногда мы с трудом выкраивали часы для развлечений, которые, надо признаться, никогда не были особенно интеллектуальными. По нашему общему решению (то есть Бахрин решил, а я молча согласилась) я не стала возобновлять занятия балетом. Все свободное время мы проводили, обследуя бутики в самой фешенебельной части города. Бахрин очень интересовался последними новинками в мире мужской моды и постоянно читал такие журналы, как «GQ», «Вог» и «Плейбой», причем последний, по его утверждению, покупал исключительно ради статей. Когда дело касалось одежды, Бахрину требовалось только самое лучшее. Лучшие обувь, галстуки и ткани приводили его буквально в экстаз. Цена не имела значения. Вечером в пятницу и всю первую половину дня в субботу мы, взявшись за руки, обычно ходили из магазина в магазин в поисках идеально сидящих брюк или рубашки с каким-нибудь особым фасоном воротника. Реакция Бахрина на дизайнерскую одежду была почти чувственной: он гладил понравившуюся шелковую сорочку так, точно она была живой. Об этой его страсти к элегантной одежде хорошо знали в некоторых магазинах, торгующих итальянскими и английскими марками, и он считался там особо ценным клиентом. Главной его слабостью были Пол Смит, Хьюго Босс, Берберри и Валентино. Я же питала особое пристрастие к обуви и товарам для дома. Сначала я долго изучала картинки в архитектурных журналах Бахрина, а потом с наслаждением выбирала мебель, ткани и всякие мелочи для нашего гнездышка.

Мне вообще очень нравилась моя новая роль хозяйки, и я с энтузиазмом училась готовить. Рано утром по субботам мы с Бахрином ездили на местный рынок и закупали там недельный запас продуктов. Для Бахрина такая хозяйственная деятельность была внове, и он, казалось, с удовольствием принимал участие в этих гастрономических экспедициях, хотя его интерес к покупке и приготовлению пищи был чисто антропологическим. На первых порах самым моим удачным кулинарным экспериментом считались спагетти болоньез оригинальные, и Бахрин всегда расхваливал соус из фарша с красным вином, травами и чесноком. Вопросы диеты нас тогда особенно не волновали, и он, хоть и был мусульманином, никогда не возражал против блюд, в которых использовался алкоголь, и даже признавался, что в школе Джилонг с аппетитом ел на завтрак яичницу с беконом.

Бахрину, выросшему во дворце, еще никогда не приходилось самостоятельно заниматься хозяйством, и мы с ним, как дети, с радостью осваивали взрослый мир, благо денег нам вполне хватало: помимо наследства муж получал дивиденды от акций, принадлежащих королевской семье. Только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что для Бахрина этот короткий период был не настоящей жизнью, а лишь короткой интерлюдией, отдыхом от строгой дисциплины королевского двора.

Антропологический интерес и активное участие – это две совершенно разные вещи. Мой муж изредка заходил на кухню только для того, чтобы достать их холодильника какой-нибудь напиток, но зато он с удовольствием стоял в дверях, комментировал мои хлопоты и вдыхал аппетитные запахи готовящихся на плите блюд. А я в то время и понятия не имела о равном разделении домашних обязанностей и с радостью делала все сама, даже не пытаясь попросить Бахрина о помощи. У меня наконец появились своя семья и свой дом, мне нравилось быть в нем хозяйкой, и я испытывала бесконечную благодарность к мужу, который сделал это возможным.

В эти первые после свадьбы месяцы отношения между нами продолжали оставаться весьма романтичными: мы каждую неделю отмечали «наш юбилей» в «нашем ресторане» и после ужина со свечами отправлялись либо на любимую дискотеку, либо в кино. Часто и без всякого повода Бахрин дарил мне розы – штрих, который завершал образ «идеальной пары». Я хочу быть честной и поэтому должна признать, что в те дни я чувствовала себя абсолютно счастливой и у меня не возникало ни тени сомнения в том, что наш брак заключен на небесах, а Бахрин – лучший из мужчин и всегда прав. Мы никогда не вспоминали о нашей первой брачной ночи и никогда не обсуждали сколько-нибудь отдаленное будущее. Интимные отношения были по-прежнему ровными и нежными, и хоть в них, возможно, и недоставало всепоглощающей страсти, меня в том возрасте это вполне устраивало. Конечно, я что-то слышала о набирающем тогда силу движении за равные права для женщин, но никогда не считала, что оно имеет какое-то отношение ко мне. Я выбрала брак как естественное завершение своего первого серьезного романа и как безопасную гавань, о которой мечтала всю жизнь. Сейчас, оглядываясь на 1981 год, я понимаю, что это были самые безмятежные и счастливые дни нашей жизни с Бахрином, нисколько не похожие на те, что скоро пришли им на смену. Я любила его и чувствовала себя любимой.

Круг нашего общения в то время был довольно узок. В основном его составляли двоюродные братья Бахрина, с которыми он разговаривал на особом языке, малопонятном для непосвященных, даже когда они беседовали по-английски – что-то вроде особого королевского кода, основанного на общих воспоминаниях детства. Чаще всего они обсуждали ужасные последствия, неминуемые в том случае, если семье станет известно об их западном образе жизни в Австралии. Настоящих друзей у Бахрина тогда не было – только знакомые или приятели по университету; он охотно проводил с ними свободное время, но все-таки держал их на расстоянии. Мои же друзья, которых я успела завести до замужества, довольно быстро куда-то исчезли. Бахрин сыграл в этом исчезновении немалую роль: он с самого начала ясно дал мне понять, что все наши контакты с окружающими должны инициироваться только им. Он мастерски создавал такие ситуации, в которых у меня не оставалось возможности для компромисса или для поддержания неугодных ему отношений. И я не видела в этом ничего странного. Весь мой мир вращался тогда вокруг желаний Бахрина.

Недавно я после многолетнего перерыва встретилась с Шерли, любимой подругой мой ранней юности, и она наконец открыла мне глаза на то, почему так внезапно исчезли тогда из моей жизни все старые друзья. Характерным примером может служить один осенний вечер 1981 года, когда Шерли и еще одна наша общая подруга решили заглянуть к нам с Бахрином домой, чтобы выпить кофе и поболтать. Я не виделась с ними после свадьбы, и им, конечно же, хотелось узнать о моей новой жизни и о планах из первых рук. Дверь им открыл Бахрин, вернее, не открыл, а всего лишь приотворил, причем явно неохотно. Шерли рассказывала, что из дома до них доносились громкая музыка и запах жарящегося мяса. В щелочку она успела заметить мою сумку в прихожей и сделала справедливый вывод, что я дома. Однако Бахрин сообщил им, что они пришли в неудачное время и что меня сейчас нет. Когда Шерли проявила настойчивость и попросила его назначить время, удобное для визита, Бахрин очень вежливо сказал ей, что, по его мнению, «от этой мысли вообще лучше отказаться». Он объяснил, что я начала новую жизнь и «вращаюсь сейчас совсем в других кругах» и что, выйдя замуж, я сделала выбор и решила порвать со всеми старыми знакомыми. В обычной ситуации, добавил он, все эти объяснения они получили бы от кого-нибудь из слуг, но, поскольку сейчас он живет в чужой стране, ему самому приходится выполнять эту неприятную обязанность. По словам Шерли, подобный прием получили не только она, но и большинство моих старых приятелей.

Мой ближайший друг Питер Уоллес относился к Бахрину неоднозначно. Еще до первой моей поездки в Малайзию он по дороге в Таиланд, где должен был проходить медицинскую практику в лагере для беженцев, на несколько дней заехал в Тренгану и остановился в доме у Бахрина. Питер всегда относился ко мне как старший брат и поэтому решил проверить все лично. Как он рассказывал гораздо позже, после этого визита у него появилось опасение, что Бахрин не совсем тот человек, которым хочет казаться, но, хорошо зная мое упрямство, он предпочел оставить свое мнение при себе.