Фусако не стала упрекать Нобору за невежливое молчание, с легкостью сохраняя на лице выражение масляной ласки.

— Вот и хорошо. Ты ведь рад?

Она отвела Нобору в комнату, сверила с расписанием приготовленные на завтра учебники, убедилась, что карандаши остро заточены. Домашнее задание по математике сделал Рюдзи. Мать еще немного походила по комнате, проверяя, как Нобору раздевается ко сну, при этом силуэт ее казался слишком легким, а движения чересчур плавными, как если бы она танцевала в воде. Наконец, пожелав спокойной ночи, мать удалилась. В тот вечер он не услышал звука поворачиваемого в замке ключа, с которым так сроднился за долгое время.

Оставшись один, Нобору ощутил беспокойство. Он видел их спектакль насквозь. Но от этого было не легче.

Рюдзи расставил заячий капкан. Он явно ожидал, что страх зайца, оказавшегося в родной норе, пройдет и его сменит чувство покоя, ведь его никто не запирал, он сам оказался здесь, по собственной воле, а значит, бояться нечего. Причудливый капкан, угодив в который заяц перестает быть зайцем.

Нобору дрожал от тревоги в незапертой комнате, соединив уголки воротника пижамы. Они занялись воспитанием. Страшным разрушительным воспитанием. Вынужденным «развитием» мальчика, которому скоро исполнится четырнадцать. Пользуясь лексикой Главаря, вынужденным «гниением». Нобору гнал от себя безумную мысль: нельзя ли, находясь в комнате, как-нибудь запереться снаружи?

В другой раз, вернувшись из школы, Нобору застал мать и Рюдзи в вечерних нарядах — они сказали, что поведут его в кино, Нобору здорово обрадовался — в кинотеатре шел новый приключенческий фильм, который он давно мечтал посмотреть.

После сеанса они отправились в китайский квартал и поужинали втроем в двухэтажном ресторане с крошечными кабинетами с сиденьями на полу. Нобору понравилась еда, но больше всего его восхитил заставленный тарелками круглый вращающийся стол.

Когда вынесли последнее блюдо, Рюдзи глазами подал Фусако знак. При этом у нее сделался такой вид, будто ей, и так раскрасневшейся от небольшого количества лао[37], не помешало бы принять еще чашечку для храбрости.

Еще ни разу в жизни взрослые не оказывали Нобору столько внимания и не демонстрировали перед ним такого стеснения. Видимо, это какой-то взрослый ритуал. Нобору знал наперед, что они ему скажут, и испытывал полное спокойствие. Однако мать и Рюдзи по ту сторону стола, для которых сердце Нобору было чем-то вроде раненого несмышленого хилого птенца, представляли собой грандиозное зрелище. Они выглядели так, словно выложили птенца на тарелку, взъерошенного и такого хрупкого, что, кажется, он сломается от одного прикосновения, и теперь размышляли, как бы съесть его сердце и при этом не сделать ему больно.

Такой образ как нельзя лучше подходил Нобору. В их глазах ему необходимо было выглядеть жертвой.

— Ты меня слушаешь? Послушай внимательно, что мама сейчас скажет. Это очень важно. У тебя будет папа. Цукадзаки-сан станет твоим папой.

Нобору внимал с неподвижным лицом и был абсолютно уверен в том, что в это мгновение выглядит крайне растерянным. Но это было еще не все. Дальнейшее идиотское поведение матери превзошло любые ожидания Нобору.

— …Твой покойный отец был по-настоящему хорошим человеком. Когда он умер, тебе было восемь лет, и у тебя наверняка сохранилось множество теплых воспоминаний. После его смерти мама тосковала пять лет, как и ты. Но ведь ты наверняка считаешь, что и маме, и тебе нужен новый папа? Ты ведь понимаешь это, правда? Ты не представляешь, как страстно мама мечтала о сильном и добром папе для тебя. Оттого, что покойный папа был очень хорошим человеком, мама страдала еще больше. Ты ведь уже взрослый и все понимаешь. Ты, как никто другой, знаешь, как тревожно и неспокойно было тебе и маме все эти пять лет.

Мать, как полная дура, торопливо достала гонконгский носовой платок и зарыдала:

— Все ради тебя, Нобору, все ради тебя. В мире не найти второго такого, как Цукадзаки-сан, — сильного, доброго, который станет тебе прекрасным отцом… Ты теперь будешь называть его папой, слышишь? Свадьба в начале следующего месяца. Мы позовем много гостей.

Не глядя в глаза молчащему Нобору, Рюдзи в одиночестве бросал в чашку с лао сахар-кандис, перемешивал, снова бросал. Он боялся, что мальчишка сочтет его наглецом.

Нобору знал, что теперь этот человек внушает страх. Сладкий, идущий из глубины страх опьянял его. Когда он повернулся к ним всем своим холодным, строгим лицом, на губах его заиграла улыбка. Легкая улыбка самоуверенного ученика, не выполнившего домашнее задание, но посчитавшего, что этого никто не заметит.

На другом конце стола Рюдзи краем глаза проворно поймал его улыбку. И снова ошибся. На его обращенном к Нобору лице возникла та же жалкая, заискивающая улыбка, как и в тот раз, когда он насквозь промок в парке и Нобору почувствовал первое разочарование, настолько сильное, что еле устоял на месте.

— Хорошо! Тогда я тоже всегда буду звать тебя просто Нобору, без всяких церемоний. Так, Нобору, пожми-ка папе руку.

Рюдзи протянул над столом жесткую ладонь. Нобору тяжело, словно загребая воду, подал свою. Казалось, она никогда не дотянется до пальцев Рюдзи. Дотянулась. Когда рука наконец достигла цели и его ладонь втянули в себя чужие толстые пальцы, начав горячее шершавое рукопожатие, Нобору почудилось, будто его подхватил вихрь и втягивает в ненавистный, бесформенный, взрослый мир.

… В тот вечер, после того как с пожеланиями спокойной ночи дверь закрылась, не запертая на ключ, Нобору пришел в бешенство. «Сердце твердое, сердце твердое, как железный якорь», — несколько раз произнес он вслух. Ему захотелось во что бы то ни стало подержать в руке свое по-настоящему твердое сердце.

Уходя, мать перекрыла кран газовой печи, и теперь стал различим сквозняк в комнате. Хорошо бы поскорее почистить зубы, надеть пижаму и нырнуть в постель.

Однако не в состоянии успокоиться он ленился даже снять пуловер. Никогда еще с таким нетерпением он не ждал, чтобы мать зашла еще раз, например вернулась, забыв сказать что-нибудь. В то же время никогда еще он не испытывал к матери такого сильного презрения, как сегодня.

В постепенно усиливающемся холоде Нобору выжидал. Устав от ожидания, погрузился в фантазии. Вот бы мать зашла к нему еще раз и закричала: «Все это неправда! Прости, что обманывала тебя и притворялась. Мы ни за что не поженимся. Если мы сделаем это, все в мире пойдет кувырком, в порту затонут десять танкеров, на суше сойдет с рельсов несколько поездов, повылетают стекла во всех городских витринах, а розы в городском парке, розы все станут черными как уголь».

Поскольку мать все никак не приходила, Нобору в конце концов выдумал ситуацию, в которой приход матери был для него крайне нежелателен. Он уже не мог понять, где здесь причина, а где следствие. Причина столь нелепого и жгучего ожидания ее прихода, возможно, крылась в желании Нобору причинить себе боль, но, может быть, не только себе, а и ей нанести ужасные раны.