Нобору охватила удивившая его самого смелость, руки задрожали. С того самого вечера, как его перестали запирать на ключ, он не прикасался к пресловутому ящику. И на то была причина. В конце прошлого года, утром тридцатого декабря, когда вернулся Рюдзи и почти сразу закрылся в спальне, Нобору подглядывал за тем, как сплетаются звенья различных любовных поз, благополучно досмотрел действо до конца, но больше не желал рисковать быть застигнутым в нише в незапертой комнате.

Однако сейчас Нобору жаждал маленького мирового переворота. Если он талантлив, а мир не более чем пустой морок, значит, в его силах доказать это. Достаточно вызвать крошечную трещину в гладком, словно чашка, мире, в который верят мать и Рюдзи.

Нобору резко вскочил и взялся за кольцо комода. Обычно он старался не шуметь, но сегодня дернул ящик что есть мочи и грубо швырнул на пол. Постоял, внимательно прислушиваясь. Никакой реакции. Не стучат шаги на лестнице. Полная тишина. Лишь слышно, как часто бьется его сердце.

Нобору взглянул на часы. Еще только десять. В это мгновение его посетила идея. Он ляжет в нише делать уроки. С каким же удовольствием он потом посмеется над взрослыми.

Захватив карточки с английскими словами и карманный фонарик, Нобору нырнул в нишу. Наверняка мать зайдет к нему. Увидит его в странной позе и инстинктивно догадается, зачем он здесь. Побагровеет от стыда и злости. Вытащит Нобору и влепит пощечину. И в этот момент Нобору с невинным видом предъявит английские карточки и скажет: «А что, нельзя? Я занимался уроками. Мне тут спокойнее».

При мысли об этом он расхохотался, подавившись пылью.

В нише тревога отступила, недавнее сердцебиение показалось нелепым, вдохновленный своей задумкой, он и сам поверил, что так знания усвоятся лучше. Так или иначе, ниша была для Нобору краем мира, напрямую соприкасающимся с обнаженным, бесконечным космосом, местом, дальше которого не убежишь.

Неловко согнув руки в локтях и поочередно освещая карточки фонариком, он стал читать:

«Abandon — бросить, покинуть».

Привычное слово, знакомое.

«Ability — способность, одаренность».

Интересно, чем это отличается от таланта?

«Aboard — на борту».

Снова борт. Ему вспомнился голос из мегафона, летящий над палубой во время отхода. И золотистый громадный пароходный гудок, словно сигнал отчаяния… Absence… Absolute… Незаметно Нобору, позабыв выключить фонарик, погрузился в сон.

Рюдзи с Фусако оказались в спальне довольно поздно. Вечерний разговор за ужином словно снял груз с души, они почувствовали, что жизнь вступает в новую фазу.

Когда пришло время ложиться, в Фусако проснулась странная стыдливость. До сих пор она отдавалась Рюдзи при свете, что очень ему нравилось, но сегодня, после долгих разговоров о серьезных вещах и чувствах близких людей, Фусако попросила его погасить свет. В темноте Рюдзи обнял ее.

Когда все закончилось, она произнесла:

— Я думала, в полной темноте мне не будет стыдно, а оказалось наоборот. Как будто темнота превратилась в один большой глаз — мне все время казалось, что на нас кто-то смотрит.

Посмеявшись над такой чувствительностью, Рюдзи обвел взглядом комнату. За закрытой шторой не видно уличного фонаря. В газовой печи в углу не горит огонь, виден только тусклый голубой отсвет над городом. В темноте сумрачно поблескивает латунная спинка кровати.

Внезапно взгляд Рюдзи задержался на деревянной панели в нижней части стены, граничащей с соседней комнатой. Старинная панель с бегущей по верхнему краю изгибистой деревянной резьбой. Из нее в темноте тускло проступает крошечный лучик света.

— Что это там? — беспечно спросил Рюдзи. — Видно, Нобору еще не лег. А дом-то старый. Завтра же законопачу эту щель.

Змеиным движением приподняв с подушки белую обнаженную шею, Фусако внимательно вгляделась в яркую точку. И с пугающей быстротой все поняла. Схватила халат, на ходу вдела в него руки, ни слова не говоря выскочила из комнаты. Рюдзи поспешно окликнул ее, но ответа не последовало.

Слышно было, как стукнула дверь в комнате Нобору. Короткая тишина. Затем, кажется, плач Фусако. Рюдзи тоже соскользнул с кровати. Не зная, стоит ли идти сейчас в соседнюю комнату, он немного послонялся в темноте, затем включил напольный торшер, уселся на диван у окна и закурил.

Нобору проснулся оттого, что кто-то с неистовой силой за брюки выдернул его из ниши. Он долго не мог понять, что произошло. Гибкие, тонкие мамины руки, не разбирая, обрушивались на его щеки, нос, губы, и ему никак не удавалось открыть глаза. Еще ни разу мать так не била его.

Когда она тащила его, кто-то из них — мать или Нобору — зацепился за ящик, рубашки разлетелись в разные стороны, и теперь Нобору лежал на полу, запутавшись в одной из них ногой. Неужели мать может быть такой сильной?

Она нависла над ним, часто дыша и глядя с ненавистью. Нобору наконец-то разглядел вверху ее силуэт.

Из-за распахнутых пол парчового халата с летящими по темно-синему полю серебристыми павлиньими перьями нижняя часть ее туловища казалась неестественно широкой. Понемногу сужающаяся ввысь верхняя половина казалась чрезвычайно далекой и венчалась маленьким, задыхающимся и печальным, вмиг постаревшим и мокрым от слез лицом. Над волосами тусклой мандорлой[38]сиял потолочный светильник.

Когда Нобору разом охватил взглядом всю картину, в его онемевшем затылке возникло воспоминание — все это когда-то уже происходило с ним. Наверное, в кошмарном сне.

Мать рыдала в голос, взгляд ее сквозь пелену слез по-прежнему горел яростью, среди криков едва можно было разобрать:

— Стыд! Какой стыд! Собственный сын занимается такой грязью! Лучше бы мне умереть! Какой стыд, Нобору!

Нобору удивился полному отсутствию у себя желания говорить, будто занимался английским, как было задумано. Теперь уже все равно. Мать не ошиблась — такая ненавистная открывшаяся ей «истина» впилась в нее, словно пиявка, превратив их с Нобору в равных людей. Это была почти симпатия. Прижимая к пылающей щеке ладонь, Нобору старался хорошенько рассмотреть, как близкий ему человек вмиг уносится в бесконечную даль. Нобору знал, что причиной ее злости и отчаяния является не выявление истины как таковой. Ее стыд и досада, не находящие выхода, проистекали из неких предрассудков. Если уж мать моментально все поняла и это привело ее в ярость, то какой прок от надуманного оправдания Нобору о занятиях английским языком в комоде?

— Мне тут одной не справиться, — наконец произнесла Фусако тихим голосом, — мне не сладить с таким чудовищем. Подожди. Папа тебя накажет. А чтобы впредь было неповадно, наказание будет строгим.

Мать явно ждала, что, услышав это, Нобору заплачет и извинится.