Я неохотно выбрался из машины. На самом деле мне хотелось вновь забраться внутрь и еще с ним поговорить. Задержаться ненадолго в его пространстве. Но не успел я закрыть дверцу, как он окликнул меня по имени.

– Эй, Макс.

Я оперся рукой о дверной проем.

– Да?

– По дороге сюда я думал о твоих словах. О доверии.

– Ты можешь доверять мне, Сайлас. Даже не сомневайся.

Он еще какое-то время смотрел на меня, потом нерешительно протянул руку.

– Ладно. Я принимаю предложение, – ответил он на мой вопросительный взгляд. – Стать друзьями.

– Хорошо.

Я потянулся и взял его за руку. Он крепко сжал ее, потом сильно встряхнул и отпустил.

«Теперь мы друзья. Все же пожали друг другу руки. Скрепили сделку».

– Всего хорошего, – проговорил он.

– Тебе тоже.

Я захлопнул дверцу и проследил, как внедорожник Сайласа скрылся из виду. Влиятельный бизнесмен, который по мановению руки распоряжался миллиардами долларов и полагал, что отношения – всего лишь сделки. Я хотел дружить, а он просил только молчать, сохраняя в тайне его пристрастие к таблеткам. Поэтому он предложил компромисс. Вероятно, не думал, что все по-настоящему.

Сердце наполнила печаль. Чувства к Сайласу сделали меня беззащитным. Обнаженным. Я стоял на другом углу улицы, привалившись к очередному фонарному столбу. Нужно быть крайне осторожным. Просто стать ему другом, ничего больше.

– Ничего больше, – пробормотал я, сожалея, что не могу лишь силой мысли оградить сердце забором из колючей проволоки.

Макс

Дни сменяли друг друга. Я не видел Сайласа, хоть и чувствовал его присутствие в доме, словно призрака, бродящего по огромным комнатам и коридорам. Легкий запах одеколона. Доносившиеся порой звуки музыки.

Я сосредоточился на работе, заботясь об Эдварде Марше. Мне он казался могучим дубом, сваленным раньше времени и вынужденным весь день валяться в постели. Рассеянный склероз его не пощадил. Ввиду прогрессирующей природы болезни, чаще всего, если ему хотелось сделать больше трех шагов, требовалось инвалидное кресло.

– Вот ты где, милый, – однажды утром проговорила Рамона, протягивая мне тарелку с яйцами Бенедикт и ломтиками авокадо.

– Выглядит потрясающе, – похвалил я.

– Так и должно быть, – сказала она с понимающей улыбкой. – Нужно же позаботиться о любимом медбрате мистера Марша.

Я фыркнул.

– Это вряд ли.

Она подняла брови.

– Ты что, не заметил? Тем, кого он не любит, достаются ночные смены. Он хочет, чтобы ты работал днем, ведь в это время он не спит. Ему нравится твоя компания.

– Точнее, он меня терпит, – проговорил я. – Не думаю, что ему вообще кто-то нравится. И я его не виню. Весь его мир вдруг изменился.

– Верно. Но я здесь уже тридцать лет. Думаешь, я не чувствую, что происходит? Царящее настроение? – Она погладила меня по щеке. – Ты ему нравишься. Он никогда об этом не скажет, но дела это не меняет.

– Ну, вам виднее.

Когда в начале дневной смены я вошел в спальню Эдварда, там царил полумрак. Кто-то задернул шторы, хотя в этот час им полагалось быть открытыми. Я бросил вопросительный взгляд на Дейла, которого сменил. Дейл покачал головой, потом кивнул в сторону Эдварда. Тот смотрел новости по кабельному каналу на огромном плоском экране, висящем напротив кровати.

Его все боялись. Но я-то успел поработать в отделении «Скорой помощи». И мне крики Эдварда Марша казались детской игрой.

– Мистер Марш, – проговорил я, когда Дейл выскользнул из комнаты. – Вы же знаете, что сказал доктор Уэбб. Вам нужен солнечный свет. Витамин D. Он так же важен, как и лекарства.

– Отвали.

«Да. Он явно любит меня больше всех. Это ведь очевидно».

Я спрятал улыбку и потянулся к шторам.

– Простите, сэр, но так велел врач.

– Ты ведь знаешь, что я не дурак. – Он не заикался, хотя сложенные на животе руки дрожали. – Я слаб, как котенок. И лучик солнца не придаст мне сил. Так что можешь закрыть эти чертовы шторы.

– Вам нужно солнце. – Я поправил открытые занавески. – К тому же мы в Сиэтле. Пользуйтесь тем, что есть.

Я обернулся. На лице Эдварда Марша, освещенном залившим комнату солнечным светом, ясно читалась ярость. Когда я не дрогнул под холодным взглядом, он сдался и вернулся к новостям.

Я занялся своими делами, приготовил шприц с Орвейлом, измерил ему давление и температуру. Когда я подошел, чтобы приподнять Эдварда и удобнее устроить на подушках, он указал на экран телевизора.

– Взгляни на это, – проговорил он. – Какой-то педик-актер заявил, что стал жертвой преступления на почве ненависти.

Я замер. Внутри все заледенело, и я чуть не задел головой Эдварда о спинку кровати.

– Преступление на почве ненависти? – фыркнул он. – Чушь собачья. В него просто плеснули выпивкой. Тоже мне преступление. Держу пари, все полная брехня. Он это подстроил, чтобы привлечь внимание. Никто не нападает на гомиков средь бела дня. Уже нет.

Я все еще не двигался. Пребывал в замешательстве, борясь с ощущением, будто меня ударили под дых. Настолько небрежно, мимоходом прозвучали брошенные Эдвардом намеки.

– Что с тобой? – спросил он, вырывая меня из размышлений.

– Ничего.

Его слова причиняли боль, но, если я стану принимать близко к сердцу каждое грубое замечание, то просто не смогу с утра вставать с постели. В обычных обстоятельствах я бы высказался, но в этот момент что-то инстинктивно подсказывало мне молчать. И не только для того, чтобы сохранить работу.

Я взглянул на Эдварда. Он смотрел на меня. Казалось, оценивал холодным, проницательным взглядом, которым надзирал за многомиллиардной империей.

– Ты поклонник этого актера, Максвелл? – спросил Эдвард, и я уловил скрытый в вопросе подтекст.

Но не успел ответить. Или указать на неверно произнесенное имя. Открылась дверь, и появился Роберто, старший медбрат.

– Мистер Марш, пора выйти на свежий воздух и погреться на солнышке, – проговорил он. – Посидеть пару часов у бассейна.

– Да я даже посрать сам не могу сходить, – пробурчал Эдвард. – Так что да, давайте порезвимся в бассейне.

– Приказ врача, – пояснил Роберто. Он посмотрел на меня. – Поможешь мне его подготовить?