Среда утром

Здравствуйте, друг. Почему я не получаю от вас письма, которое было объявлено находящимся в пути? Ваше молчание начинает казаться мне бесконечно долгим. Вчера вечером состоялось 4-e представление «Сафо». Оно было прекрасным, и публика долго шумела. Финал, как обычно, бисировали, и нас вызывали. 2-е действие произвело большое впечатление, особенно клятва, дуэт Глик., и Фит., который был спет и сыгран гораздо лучше прежнего, и трио, после которого был вызов. 3-е действие было исполнено блестяще от начала до конца. Ария Фаона, песня пастуха (на бис) и моя финальная ода были покрыты аплодисментами. Moe восхождение на скалу, как говорят, вызвало большое волнение – я не спешу уходить, падающий занавес застает меня в красивой позе – еще вызов. Я оставляю лиру на сцене – после долгих прений по поводу того, что с нею делать, оставить или умереть вместе с нею, было решено, что лучше оставить ее на скалах как символ. Декорации в 3-м действии очень красивы, они изображают возвышенности, скалы, увенчанные несколькими вершинами – одна…[50]

Полина Виардо (сидит вторая справа) среди актеров итальянской оперной труппы. 1860 г.

B следующий раз Тургеневу суждено было увидеться с Полиной в Москве в 1853 году, но свидание было мимолетным и тайным: Тургенев был под арестом за публикацию статьи на смерть Гоголя и «Записки охотника». Около месяца он провел в заключении, где спасался от вынужденной неподвижности тем, что два раза в день переносил 104 карты (из двух колод) по одной с одного конца комнаты на другой. Получалось 416 проходов в день, каждый по 8 шагов, в итоге около двух километров. Через месяц ему вернули свободу, но оставили под домашним арестом. И все же он не утерпел, полетел в Москву, чтобы увидеться с Полиной.

И вот зимой 1855 года снова забрезжила надежда на встречу.

10/22 февраля 1855

Прошло четыре дня с тех пор, как я вернулся из Москвы, дорогая и добрая госпожа Виардо. Дома меня ожидало письмо от вас и очень порадовало не столько своим содержанием, сколько тем, что внушило мне уверенность в том, что переписка наша будет иметь продолжение. Увы! Она дышит на ладан, эта бедная переписка, и все-таки, бог свидетель, что никогда еще мои друзья не были мне так дороги! Мне было бы мучительно думать, что память обо мне у вас ослабела, и я очень признателен вам за теплые слова в конце вашего письма…

Bo имя неба, избавьтесь поскорее от гриппа и сообщите мне новости о ваших концертах. Я ужасно гриппую сейчас (а со мной половина Петербурга) и знаю, как это несносно. B Москве я пробыл почти месяц, очень приятно провел там время, завел много новых знакомств. B голове моей много литературных планов… но сейчас не до литературы. По всей Империи собирается народное ополчение, в нашей губернии выборы офицеров земского ополчения состоятся в апреле. Если я окажусь в их числе, что ж я без колебаний сменю перо на мушкет и постараюсь исполнить свой долг столь решительно, как только смогу. Для нашей страны настает трудное время – и все мы придем ей на помощь.

Извините мне это отступление, но трудно не говорить O том, что наполняет сейчас все русские сердца…

Вы мне ничего не пишете о Полине[51], надеюсь, что она здорова и не очень ленится. Тысяча благодарностей доброму Виардо за его милую любезность. Я очень сожалею, что вечно запаздываю с выплатой, но я твердо решил не покидать Петербурга (это произойдет приблизительно в конце марта) прежде, чем я не вышлю всю годовую сумму вперед. Я много работаю, чтобы обеспечить будущее малышки, и, если Бог даст мне жизни, это будет сделано в течение года.

Кажется, г-жа Лагранж не приедет будущей зимой. Поговаривают о г-же Бозно… если… но это «если» совершенно лишено смысла! He следует позволять себе даже думать о вещах столь приятных и столь невозможных. B опере дела шли весьма плохо, что, впрочем, естественно… Прошу вас не забывать о вашем обещании и рассказывать мне о ваших концертах.

Ваше последнее письмо очень коротко и, простите за выражение, очень сухо! K чему подтрунивать надо мною по поводу м-ль Тургеневой? Вы не говорите мне ничего по поводу г-жи Гарсиа – скажите ей, что я храню о ней самые нежные воспоминания. Поклонитесь от меня г-же Сичес, привет вашему брату… Подумать только, что та малышка Луиза, которую я оставил в Куртавнеле, стала уже совсем большой девочкой 13-ти лет! И впрямь жизнь летит и пролетает слишком быстро… Вот увидите, что если я вернусь в Париж (если я только туда вернусь), то лишь для того, чтобы стать крестным отцом четвертому ребенку вашей младшей дочери.

Совсем ли вы позабыли русский язык?

Я задаю вам этот вопрос вот почему. Один из моих друзей только что выпустил два первых тома великолепного издания Пушкина. Я помню его наизусть, но есть там одно стихотворение, которое, оказавшись вновь перед моими глазами, произвело на меня новое впечатление. Если у вас есть кто-нибудь, кто знает русский, попросите его перевести эти стихи. Если нет, то я в следующем; письме пришлю вам свой перевод: (попросите объяснить вам каждое слово).

Прощайте, дорогая и добрая госпожа Виардо. Будьте здоровы, будьте счастливы и да хранит вас Бог. C нежностью целую ваши дорогие руки.

Ваш И. T

10/22 июня 1856.

Спасское

Я получил ваше письмо из Лондона, дорогая и добрая госпожа Виардо, и спешу ответить на него. Для начала сообщу вам приятную новость, которой я уже поделился с вашей матушкой: из Петербурга мне пишут, что паспорт мой уже подписан и ничто не препятствует моему отъезду. Вы можете представить себе удовольствие, которое доставила мне эта новость; через полтора месяца, если Бог даст мне жизни, я буду иметь счастье вновь видеть вас, Я, кажется, говорил вам, что, уезжая из Петербурга, я на всякий случай взял место на пароход из Штеттина на 21 июля (2 августа н. c.). Я покину Спасское 10 числа следующего месяца; из Штеттина поеду прямо через Берлин, Брюссель и Остенде в Лондон, где рассчитываю быть 10 августа. B конце августа я отправляюсь в Париж, а оттуда в Куртавнель, где мы будем ждать вас, как в былое время. Встречать вас я выйду в своей серой куртке. K сожалению, буду я не только сер, но и сед… Что ж, коли лето наше миновало, постараемся насладиться нашей осенью.